Autism.Ru

 

Наша группа VK

Сельвини М. Палаццоли, Босколо Л., Чеккин Д.,Прата Д.
Парадокс и контрпарадокс.
Новая модель терапии семьи, вовлеченной в шизофреническое взаимодействие.

ОГЛАВЛЕНИЕ ||  1  |  2  |  3  |  4  |  5  |  6  |  7  |  8  |  9  |  10  |  11  |  12  |  13  |  14  |  15  |  16  |  17  |  18 

Часть третья

Глава 14. Как справиться с непризнанием

Как мы уже говорили, непризнание себя и другого во взаимоотношениях ("Я не существую, следовательно, и ты не существуешь", и наоборот) - это коренной маневр, используемый семьей (или любой другой естественной группой) при шизофренических взаимодействиях для того, чтобы избежать определения взаимоотношений.

Этот маневр ставит терапевтов перед чрезвычайно важной и сложной задачей. По сути дела, прежде чем попытаться осуществить какое-либо вмешательство, они должны стать мастерами "шизофренической игры", в совершенстве освоив умение систематически и вовремя применять терапевтический парадокс. Это требует выполнения ряда условий, которые, возможно, в первый момент шокируют читателя. Однако без них никак нельзя обойтись, если мы хотим осуществлять свои взаимодействия с какой-либо надеждой на успех.

Прежде всего терапевты должны научиться быть как можно более бесстрастными игроками, как если бы они участвовали в шахматном турнире, где о соперниках ничего или почти ничего не было известно. Важно лишь одно: понять, как они играют, чтобы оптимальным образом приспособиться к их манере.

Для реализации данной терапевтической тактики мы должны быть свободны от влияния каких-либо мотивов, которые могли руководить нами в выборе профессии, будь то романтическое желание отдавать себя людям и помогать им или не столь романтическая потребность во "власти". Мы знаем, что все эти мотивы являются не чем иным, как действием глубоко укорененной в нас симметрической установки, делающей нас чувствительными, уязвимыми и доверчивыми к манипуляциям семьи с шизофреническими взаимодействиями, мастерски умеющей запутывать других в своей паутине. Если мы, напротив, в состоянии убедить себя, что все демонстрируемое семьей поведение - исключительно маневры, соблазняющие либо дисквалифицирующие нас, то мы сможем не только подчинить разуму свои непосредственные реакции удовольствия или агрессии, но будем способны получать удовольствие от своих действий и относиться к своим "противникам" с искренним восхищением, уважением и симпатией. Сколько раз мы бывали обведены вокруг пальца семьей, например, скромного почтового служащего, жена которого была неграмотна, а сын, идентифицированный пациент, производил впечатление полностью деградировавшего! Нам оставалось только изумляться и смеяться ("Они просто великолепны, настоящее чудо!"), в очередной раз убеждаясь, что великие игроки не нуждаются в академическом образовании.

Однако должно было пройти немало времени, прежде чем мы смогли весело смеяться, не чувствуя себя в нелепом положении или виноватыми. Переживания озабоченного усердия, гнева, скуки, тщетности усилий, враждебной незаинтересованности ("Если они хотят оставаться такими, это их проблема") - верный признак симметричной вовлеченности терапевтов.

После того, как нам удалось преодолеть этот барьер (нередко создаваемый нашей же "жалостью" или "сочувствием": "бедняги, они так страдают, а мы для них ничего не делаем"), мы обнаружили, что уже не находимся полностью во власти шизофренической игры; вдобавок пережитые разгромы позволили нам умерить собственную спесь. Вполне осознав свои ограниченные возможности и способности противника, мы определенно должны были пересмотреть свои амбиции. Перед лицом таких превосходящих сил мало на что оставалось рассчитывать!

Что касается оружия, то мы напоминали сами себе Давида, который в битве с Голиафом располагал только пращей и камнем, ну и отличной подготовкой в метании по цели. Правда, у нас не было ни библейской вдохновенности Давида, ни уверенности в божественной помощи в наших делах, которые были значительно более скромными и едва ли заслуживали особого внутреннего подъема. Нам достаточно было проникнуться духом игры и посвятить себя задаче овладения мастерством, никогда не оценивая слишком низко своих противников, а также будучи готовыми проиграть, не злясь на себя или на товарищей по команде, а главное - получая удовольствие от такого времяпрепровождения.

По сути, мы пришли к парадоксальному заключению, что единственный способ любить своих пациентов состоит в том, чтобы не любить их, или, лучше сказать, любить их на метафизическом уровне. Мы говорим обо всем этом, так как чувствуем своим долгом помочь другим, желающим следовать тем же путем, что и мы. Впрочем, это безнадежное дело, поскольку большинство людей может прийти к тем или иным выводам лишь в результате обучения на собственном опыте и ошибках.

Описываемый ниже случай - один из тех, в которых мы "атаковали" непризнание посредством терапевтического вмешательства.

Семья состояла из молодой супружеской пары, Луиджи и Иоланты, женатых в течение нескольких лет, и двоих сыновей, шестилетнего Бруно, которому направивший их специалист поставил диагноз "аутизм", и трехлетнего Чикко, считавшегося "здоровым".

Речь пойдет о десятом сеансе, последнем в той программе, которая была назначена семье.

С самого первого сеанса мы слишком увлеклись их сложными взаимоотношениями с широкой семьей (для прояснения которых мы однажды даже приглашали на сеанс родителей жены) и в течение значительного времени не способны были увидеть, что основная задача этих "сложных внешних взаимоотношений" состояла в том, чтобы запутать и затемнить центральную проблему ядерной семьи - взаимоотношения между мужем и женой.

На девятом сеансе терапевты решили положить конец этому маневру с помощью предписания. В конце сеанса (завершавшегося, как всегда, обсуждением в команде) терапевты вручили семье письмо, с тем чтобы оно читалось до следующего сеанса, который должен был состояться через месяц. Процесс должен был быть ритуализирован следующим образом: вечером, непосредственно перед обедом, каждый четверг письмо должна была читать мать, каждое воскресенье - отец, без каких-либо комментариев во время чтения. Текст был составлен так, что мог осмысленно читаться без всяких изменений как отцом, так и матерью. Целью письма было раз и навсегда определить ядерную семью как отдельную и отличную от широкой семьи, тем самым очистив пространство от дедушек и бабушек, братьев и сестер, их жен и мужей и вынудив семейную пару встретиться с опасностью реципрокного определения взаимоотношений. Мы ожидали, что этот, по нашему мнению, сильный ход вызовет столь же сильную и потому информативную обратную реакцию. Содержание письма было следующим:

"Теперь, Бруно, я понимаю, почему ты ведешь себя как сумасшедший: чтобы помочь папе. Ты решил, что он слаб и один не сможет контролировать маму. Поэтому ты делаешь все, что в твоих силах, чтобы мама была занята и связана по рукам и ногам, и даже Чикко помогает тебе своими бурными капризами. Благодаря тому, что ты заботишься о контроле за мамой, папа имеет больше времени для своей работы, и его жизнь становится легче".

Как и ожидалось, на следующем сеансе проявились различные реакции семьи. Луиджи, отец, апатичный, как всегда, но в этот раз с мертвенно-бледным лицом, Тут же заявил, что предписание выполнялось, но никакого заметного воздействия на Бруно не оказало. Иоланта, дрожа и с явной тревогой, сказала, что она ужасно страдала это время. Дети были еще невыносимей, чем обычно, И даже Луиджи впервые выказывал тревогу.

В ответ на вопрос мужчины-терапевта, чем она объясняет этот кризис, Иоланта заговорила о письме. Оно разбудило память, вызвало полное возвращение в прошлое! Она думала о родителях своих родителей, о своей семейной истории, об отце, который всегда кричал на нее и никогда ничего не разрешал, о матери, которая заботилась только об ее младшем брате Карло, а ее, еще маленькую девочку, превратила в его няню и постоянную компаньонку. Она ненавидела эту свою обязанность, а теперь Бруно - новый Карло для нее. Ее семья всегда связывает ее, она никогда не была свободна! С другой стороны, она знает, что этот сеанс (десятый) должен быть последним, и с его приближением она ощущала все большую тревогу. Она чувствовала ужас оттого, что ее бросят. Чтобы стать ближе к терапевтам, она купила книгу доктора Сельвини (женщина-терапевт из нашей команды) и перечитывала снова и снова ту часть, где приводится дневник пациента. Ей казалось, что этот пациент - она сама, вплоть до конкретных деталей... Высказав это все, она разрыдалась.

Мужчина-терапевт: "Итак, Иоланта, это письмо вызвало у вас мысли о нас. И что же вы к нам чувствуете?"

Иоланта (внезапно успокоившись, с завлекающей улыбкой): "Я должна быть откровенна с вами, доктор. Для меня вы - пока еще тень. Но доктор Сельвини овладела моим сердцем! Ее улыбка - это все для меня. Улыбки, которые она дарит мне, когда мы прощаемся в конце сеанса... вот что помогает мне".

Мужчина-терапевт: "А вы, Луиджи, что вы чувствуете по отношению к нам?"

Луиджи: "... Я думаю, что вы милые люди... ммм... мне трудно сказать... (Решившись) Я не могу сказать, что испытываю к вам враждебные чувства."

Мужчина-терапевт: "Но какие реакции были у вас, когда вы читали письмо? Иоланта рассказала нам, а вы? Что вы думали?"

Луиджи: "Ничего особенного... Вы сказали, что я слаб... Это правда, но что я могу сделать с этим? (Пожимает плечами)"

Мужчина-терапевт: "Иоланта сказала нам, что вы испытывали тревогу, и это было в первый раз, что..."

Луиджи (дисквалифицирующим тоном): "Тревогу... да, пожалуй, можно сказать, что я не оставался равнодушным,и видя Иоланту такой расстроенной... и перспектива окончания терапии в такой ситуации... это было несколько..."

Иоланта: "Ты тревожился больше, чем я!"

Мужчина терапевт: "А вы, Иоланта, что вы чувствовали по отношению к Луиджи? Что вы думали после чтения письма?"

Иоланта (словно захваченная врасплох): "Что я думала?... Я думаю, что он... сейчас я скажу вам кое-что, что вас... (Ребячливо хихикая, прикрывая рот рукой) Я думаю, что он должен был бы быть для меня тем, кем никогда не могла быть моя мать... и если бы вдруг он смог это - что невозможно, -я поглотила бы его... уничтожила бы".

Во время этого разговора мы впервые увидели, что Луиджи взялся утихомиривать Бруно. Несколько раз он вставал, чтобы усадить ребенка на место. Что касается Бруно, мы увидели, что он вовсе не стал хуже, напротив, его состояние и поведение улучшились. В последние несколько сеансов он отказался от эхолалии и нечленораздельных криков, имевших место в начале терапии. На этом сеансе он вел себя гиперактивно, подчиняясь приказаниям лишь на несколько мгновений, -играл с пепельницами, высовывался Из окна. Чикко, насколько мог, подражал ему. Родители рассказали, что после второго сеанса Бруно стал иначе выбирать себе жертвы: теперь он изводил не женщин, а мужчин.

Комментарий. По мнению терапевтов, поведение супругов представляло собой не более чем всеохватный Маневр, имеющий целью предотвратить опасность определения их взаимоотношений. По сути дела, во врученном йа девятом сеансе письме терапевты впервые изолировали 'ядерную семью и сказали что-то об отношениях внутри нее. Обратной реакцией на это явился маневр, состоявший из нескольких шагов.

Первый шаг сделал отец в начале сеанса. Это была деквалификация, которая может быть озвучена в виде следующего сообщения: "Мы послушно выполняли ваше

Предписание, но оно не оказало абсолютно никакого влияния на единственного пациента, которого вы должны "Женить, - на Бруно. Значит, оно оказалось неудачным".

Следующий шаг, который выполнили оба супруга, был типичным шизофреническим маневром: они вырвали из контекста одно слово и манипулировали им так, чтобы дисквалифицировать определения взаимоотношений как с семейным партнером, так и с Бруно.

Иоланта вырвала из текста слово "связана", проигнорировав его смысл по отношению к Луиджи и Бруно. Ее удивительным образом "отбросило назад" - на целых два поколения! Таким путем ей удалось исключить из обсуждаемого взаимодействия и сына, и мужа: как могли они связать ее, если она уже связана другими? Более того, Луиджи - на самом деле не Луиджи, а ее мать, точнее, ему следовало бы быть тем, кем ее мать никогда для нее не была. Будь он способен выполнить эту роль (что она считала невозможным), она бы поглотила его. Что до Бруно, то в отношениях с ним Иоланты на самом деле нет, потому что когда она с Бруно, она в действительности с Карло, своим младшим братом. В настоящем у Иоланты есть единственная великая любовь - к женщине-терапевту доктору Сельвини, которая, увы, лишь улыбается Иоланте в конце каждого сеанса; доктор Босколо (мужчина-терапевт) - не более чем тень. (Кто знает, не стал бы он плотью и кровью, если бы терапия продолжилась? Но пока пусть остается в резерве, готовясь к неизбежной битве. У него еще есть некоторая надежда проявить себя.)

Посредством этого великолепного заключительного маневра Иоланта смогла сообщить всей группе (сообщение транслировалось на различных уровнях и с различными целями, одной из которых было, несомненно, желание вызвать раскол среди терапевтов) о своем желании продолжать игру. Терапевты, со своей стороны, благодаря этому смогли непосредственно на себе испытать притяжение шизофренической игры, очарование которой бывает таким манящим.

Что же касается Луиджи, то он выделил из контекста слово "слабый", лишив его таким образом исходного значения. Он полностью проигнорировал в письме ссылку на его желание "связать" Иоланту, так же как и на его тайную коалицию с Бруно. По поводу чувств к терапевтам он мог только сказать, что у него нет враждебных чувств.

Так ему удалось дисквалифицировать содержание письма, характеризующее его взаимоотношения с женой и сыном, и избежать какого-либо определения отношений с терапевтами. Более того, своим строгим надзором за поведением Бруно в течение сеанса он выразил отрицание коалиции с ребенком, о которой упоминалось в письме.

Таким образом, мы видим, что главным стилем коммуникации в этой семье было непризнание себя и другого во взаимоотношениях. В поведении Иоланты это выступает особенно явственно. Она действительно отсутствует во взаимоотношениях как с сыном, так и с мужем. Она пребывает со своей родительской семьей, когда страдает, и с доктором Сельвини, когда любит и надеется.

У Луиджи непризнание себя в отношениях с женой и сыном выражается менее драматично и, возможно, менее причудливо, но присутствует в столь же явной форме. Он не воспользовался маневром Иоланты, помещающим между мужем и женой ненавистных (ее родителей и брата) или любимых (доктор Сельвини) людей, благодаря чему она смогла ничего не сообщить о том, ненавидит она мужа или любит его, а также ожидает ли она от него какого-либо конкретного заявления. Луиджи не реагировал на этот маневр, поскольку он и так отлично работал на него. (Как если бы Иоланта сказала: "Теперь между нами появился новый человек, доктор Сельвини. Она, может быть, еще разочарует меня, но ты - ни в коем случае, так как мне от тебя ничего не нужно, по крайней мере- ничего невозможного".)

Луиджи, со своей стороны, заявил, что принимает данное терапевтами определение его характера: слабовольный. Но это принятие - не что иное, как дисквалификация, поскольку в письме Луиджи не назван слабовольным, а охарактеризован как человек, которого сын Считает таковым в его взаимоотношениях с женой. Более того, Луиджи дисквалифицировал и саму эту дисквалификацию - своей манерой поведения, тоном голоса, жестами, пожиманием плечами. Он признал, что тревожился, но объяснил это внезапной сильнейшей реакцией Иоланты на ее детские воспоминания. Таким образом, Луиджи уж точно не существует в отношениях с кем-либо, даже с терапевтами, по отношению к которым он отказался выразить какие-либо чувства. Понаблюдав это все, терапевты решили оказать воздействие, направленное на центральную проблему, - невозможность для супружеской пары определить свои взаимоотношения. Нам было необходимо найти терапевтический парадокс. Мы решили дать супругам письменное предписание, в котором их отношениям было бы дано четкое и одинаковое для обоих определение, помещающее их на один уровень. Их отношения должны были быть определены в нашем предписании как отношения любви, которые, будучи сверхсильными для партнера, вызывали у него отрицание или непризнание. Поскольку непризнание являлось главным оружием обоих супругов, именно его и следовало предписать им, позаботившись о том, чтобы ему был придан определенно позитивный смысл.

Сеанс закончился следующим образом. Решив, что завершать сеанс и давать предписание будет доктор Сельвини, терапевты вернулись в приемную комнату.

Женщина-терапевт: "На всех членов терапевтической команды произвела впечатление глубокая любовь, соединяющая вас. (Пауза) Но еще большее впечатление произвела на нас опасность того, что эта любовь может вырваться на первый план".

Иоланта (прочувствованно): "Это правда..."

Женщина-терапевт: "Как мы поняли это? (Пауза) Благодаря тому, что увидели серьезную ошибку, допущенную нами на предыдущем сеансе. Передав вам для чтения письмо, которое впервые оставляло вас вчетвером, без посторонних, мы увеличили опасность того, что любовь заявит о себе, и это, как мы сегодня видели, даст вам лишь горе и страдание. Очень важно, чтобы мы исправили эту ошибку, и для этого мы хотим дать вам новое предписание. Мы даем вам два текста для прочтения, один для вас, Иоланта, и другой для вас, Луиджи. Поскольку сегодня среда, каждый из вас будет читать свой текст другому каждую среду вечером перед отходом ко сну. Это должно продолжаться до нашего следующего сеанса, так как мы решили предложить вам второй цикл из десяти сеансов, начиная с 31 августа. Если, конечно, вы согласны".

Иоланта (тут же): "Спасибо вам!"

В письме для Иоланты, которое должно было читаться первым, говорилось:

"Луиджи, я не вижу тебя, я не слышу тебя, потому что меня здесь вообще нет, я-с доктором Сельвини. Я иду на это ради тебя, потому что если бы мне пришлось показать тебе, как сильно я тебя люблю, я бы поставила тебя в невыносимое положение".

Письмо для Луиджи гласило:

"Иоланта, я не могу сказать, что у меня враждебные чувства к доктору Сельвини, поскольку если бы они у меня были и я бы сказал о них, я бы тем самым сказал, что люблю тебя, и это поставило бы тебя в невыносимое положение".

Прочитав вслух оба текста, муж и жена застыли, словно пораженные громом. Дети, также застыв на месте и насторожившись, смотрели на родителей во все глаза. В то время как Бруно, казалось, был смущен, Чикко переводил взгляд с одного родителя на другого, приоткрыв рот, словно в потрясении. Все молчали. Терапевты поднялись и вышли из комнаты.

На последовавшем командном обсуждении эти реакции на предписание были проанализированы. Мы не были уверены в том, что поступили правильно, заявив, что сказанное в первом письме являлось ошибкой. Теперь мы пришли к выводу, что сделали правильно. Это следовало из анализа всей совокупности данных.

В первом письме мы попытались определить ядерную семью как существующую отдельно от "широкой" семьи, с собственными проблемами взаимоотношений. Семья в ответ дисквалифицировала все части послания - путем включения в отношения постороннего (женщины-терапевта); ухода в прошлое к "широкой" семье; непризнания каждым супругом себя как присутствующего во взаимоотношениях. Мы приняли дисквалификацию, объявив ошибочной свою попытку определить ядерную семью отдельно от широкой.

Вторым письменным сообщением мы дали понять, что приняли семейную игру. Мы включили в нее постороннего, женщину-терапевта, придав этому положительный смысл и предписав супругам непереносимость непосредственного восприятия друг друга и неспособность определять собственные взаимоотношения. При этом мы четко (хотя и достаточно произвольно) определили их взаимоотношения как любовь, на уровне метакоммуникации, сообщив также правило игры: четкое определение взаимоотношений непереносимо.

Таким образом, муж и жена оказались на одинаковых позициях, проигравшими в одной игре, которая и стала единственным победителем.

Это детальное описание терапевтического взаимодействия может прояснить и иллюстрировать сказанное в начале главы. Читатель, который, может быть, оценил "предельно хладнокровную игру в шизофреника" как циничное отношение к страдающим людям, теперь поймет, что мы боремся против игры, а не против ее жертв.

 

 


 

 

 

 

 

 

TopList
Наша группа VK