Сельвини М. Палаццоли, Босколо Л., Чеккин Д.,Прата Д.
Парадокс и контрпарадокс.
Новая модель терапии семьи, вовлеченной в шизофреническое взаимодействие.

ОГЛАВЛЕНИЕ ||  1  |  2  |  3  |  4  |  5  |  6  |  7  |  8  |  9  |  10  |  11  |  12  |  13  |  14  |  15  |  16  |  17  |  18 

Часть третья

Глава 13. Как справиться с маневром отсутствия члена семьи

Один из множества маневров, используемых семьей для защиты status quo, а именно: маневр отсутствия члена семьи - хорошо известен и описан уже не одним исследователем. Авторы (Sonne, Speck, Jungreis, 1965), первыми посвятившие этой теме специальную работу, пришли к выводу, что данный маневр хотя и осуществляется одним членом семьи как будто бы по собственной инициативе, в действительности является семейным маневром, в котором принимает участие вся семья". Однако эти авторы не дают никаких рекомендаций по поводу предотвращения или нейтрализации этого маневра, ссылаясь на необходимость дальнейших исследований.

Основываясь на своем непосредственном опыте, мы присоединяемся к их мнению: отсутствие одного или более членов семьи обусловлено общим семейным сопротивлением; однако в отличие от этих авторов мы считаем абсолютно необходимым включать в анализ динамики терапии собственное поведение терапевтов и ошибки, которые они могли сделать (поскольку все это является неотъемлемой частью системного процесса). Мы обнаружили, что эти ошибки чаще всего связаны с морализмом, незаметно закрадывающимся в поведение и цели терапевта помимо его воли, иначе говоря, с его склонностью предлагать семье более совершенные модели поведения и потому становиться сторонником перемен, а не гомеостаза.

В первые годы наших исследований повторение таких ошибок часто вызывало негативную обратную реакцию, выражавшуюся в уходе из терапии одного из членов семьи. И мы оказывались в затруднительном положении, поскольку должны были вернуть его для продолжения терапии.

Естественно, пока мы не осознали ошибки, вызвавшие эту ответную реакцию, мы могли лишь совершать их снова и снова. Раз за разом мы попадали в положение людей, пытающихся восстановить свой контроль над ситуацией с помощью авторитарных установок и способов поведения. "Наш пациент - вся ваша семья, и мы не примем вас на сеанс, если вы придете не в полном составе".

В других случаях мы делали вид, что нам совершенно все равно, или чаще принимались подробнейшим образом исследовать и интерпретировать значение и мотивы отсутствия, никак, разумеется, не разрешая проблему. Отсутствующий член семьи так и оставался отсутствующим или появлялся время от времени, когда это ему приходило в голову, в образе долгожданного гостя, встречаемый интерпретациями и вопросами относительно мотивов, как его длительного отсутствия, так и теперешнего возвращения. Ясно, что все подобные интерпретации могли быть легко дисквалифицированы, что и происходило на самом деле.

По мере того, как мы учились понимать и устранять самые очевидные из своих ошибок, "прогулы" терапевтических сеансов становилось все более редким. Однако они все равно случались время от времени в результате либо не столь очевидной ошибки, которую мы сразу же начинали искать на командном обсуждении, либо нашего точного, но преждевременного для семьи терапевтического маневра.

Как мы уже сказали, изучение конкретной семьи, особенно семьи, вовлеченной в шизофренические взаимодействия, может происходить исключительно путем проб и ошибок. Важно тщательно анализировать все идущие от семьи обратные реакции в контексте поведения терапевтов и руководствоваться ими при дальнейшем взаимодействии с семьей.

В последнее время мы полностью отказались на сеансах от авторитарных установок и от расследования причин отсутствия. Если кто-то из членов семьи не пришел на сеанс, мы тем не менее принимаем семью, объясняющую мотивы его отсутствия, обычно абсурдные, незначительные или носящие слишком общий характер. (Ему не разрешили отлучиться с работы, потому что он не ладит с начальником. Он не смог сегодня пропустить школу, потому что у него контрольная. Он не хочет приходить, говоря, что не верит в терапию, не видит никаких результатов. И т.д., и т. п.) При этом мы воспринимаем отсутствие члена семьи как маневр против терапевтов и терапии и становимся вдвойне внимательны к происходящему на данном сеансе, рассматривая его в связи с материалом предшествующего сеанса.

Разработанная нами тактика возвращения в терапию члена семьи тесно связана с ритуалом, которому мы следуем в течение сеанса. В соответствии с этим ритуалом, описанным в главе 2, сеанс разделяется на пять частей: преамбула, собственно сеанс, обсуждение сеанса командой терапевтов, завершение сеанса комментарием или предписанием и заключительное обсуждение командой, на котором сеанс описывается в главных чертах. Комментарий или предписание обычно тотчас же сообщается всей семейной группе. Однако при отсутствии кого-то из членов семьи мы не склонны это делать. Действие обычным образом означало бы капитуляцию перед семейным маневром, а тем самым разрушение терапевтического контекста. Согласно мнению авторов "Прагматики семейной коммуникации" (Watzlawick, Beavin, Jackson, 1967), общение происходит не только посредством того, что говорится, но и посредством того, что делается. Всякий комментарий, сообщенный неполной семейной группе, подразумевал бы принятие нового самоопределения семьи, не согласующегося с тем, относительно которого был заключен первоначальный контракт на терапию.

Для преодоления препятствия в виде отсутствия члена семьи мы добавляем к сеансу шестую часть: завершение сеанса должно происходить в доме семьи в присутствии всех ее членов. Заключительный комментарий, разработанный в процессе обсуждения, записывается, подписывается и кладется в конверт, который запечатывается. Затем терапевты возвращаются к ожидающей их семье и объявляют без всяких объяснений, что сеанс будет завершен этим вечером у них дома, когда все члены семьи будут в сборе. Одному из членов семьи, предварительно выбранному терапевтами, вручается конверт; он должен будет вскрыть его и прочесть письмо вслух в присутствии всей семьи. Если это невозможно сделать сегодня вечером, распечатывание конверта должно быть отложено до момента, когда вся семья соберется вместе. Таким способом мы сводим на нет семейный маневр, "возвращая" отсутствующего члена.

Трудности написания комментария очевидны: каждое слово должно быть тщательно взвешено, прежде всего с точки зрения задачи: привлечь отсутствующего члена семьи в такой степени, чтобы вынудить его вернуться на терапию. Иногда бывает настолько трудно найти правильные слова, что мы, не желая заставлять семью ждать несколько часов, отправляем её лишь с инструкциями относительно процесса чтения (кем, когда и т.п.), а само письмо посылаем позже заказной почтой.

Если командное обсуждение изнурительно затягивается, не приводя к удовлетворительному результату, то это верный признак нашего замешательства (состояние, которое семья с шизофреническими трансакциями легко провоцирует). В таких случаях мы считаем целесообразным выждать несколько дней, позволив своим мыслям упорядочиться перед тем, как снова собраться для составления письменного послания.

Данная тактика несет мощный драматургический заряд. Когда терапевты выходят к семье для вручения письменного заключения вместо обычного устного комментария, они нередко бывают встречены напряженным молчанием - это явный признак не ожидавшейся неудачи семейного маневра. Эффект драматизации еще более усиливается периодом ожидания между окончанием сеанса и прочтением письма дома; если письмо хорошо написано, оно будет иметь максимальное воздействие.

Мы применили эту тактику в отношении отца, который не пришел на пятый сеанс из-за "усиливающегося и давящего чувства недоверия по отношению к семейной терапии". Так "совпало", что недоверие выявилось именно тогда, когда у идентифицированного пациента наступило заметное улучшение.

Это была семья, состоящая из четырех человек с двумя детьми: шестилетним Дуччо и тринадцатилетним Уго, который был идентифицированным пациентом. В четыре года Уго получил в университетской клинике диагноз психотической псевдоолигофрении. Он проходил лечение в неврологической клинике, а также у индивидуального психотерапевта, однако без ощутимых результатов. Психотерапевт, раздраженный тем, что ему не удавалось установить контакт с пациентом, порекомендовал ему обратиться в наш центр для семейной терапии.

На первом сеансе мальчик производил впечатление слабоумного. Тучный, женоподобный, он сидел сгорбившись, с постоянно открытым ртом, с тупым видом. На задаваемые ему вопросы он отвечал бессмысленными, неуместными или туманными фразами, либо не отвечал вовсе. В школе его терпели, несмотря на плохую успеваемость и странное поведение, благодаря высокому социальному положению отца, а также влиянию семейного врача. Уго не имел друзей, не проявлял физической активности, зато был чемпионом по шахматам. Его времяпрепровождение вне школы состояло в том, что он всюду ходил за матерью. Он страдал частым и обильным энкопрезом, загрязняя свое постельное белье и одежду.

Для семьи болезнь Уго была постыдной тайной, которую пытались скрыть даже от служанки. Поэтому мать значительную часть времени занималась тем, что прятала и тайком стирала его белье и одежду.

На четвертом сеансе мы наблюдали у Уго явное улучшение. Он был оживлен и выказывал интерес к происходившему на сеансе, обнаруживая сообразительность и чувство юмора, и было видно, что все это немало изумляет отца. Как выяснилось позже, нас не информировали, что энкопрез Уго прекратился несколько недель назад.

Пятый сеанс был назначен через месяц, но семья на него не пришла. Один из терапевтов позвонил им и задал вопрос о том, как идут дела. Он говорил с матерью, крайне смущенной и изумленной тем, что, оказывается, муж не связался с нами из офиса и не сообщил об отмене встречи. Он отказался приходить на терапию, мотивировав это возрастающим глобальным недоверием, а также нежеланием проделывать столь длинный путь (они жили за четыреста километров, в юго-восточной Италии) и финансовыми потерями, к которым ведут его отвлечения от работы. Мать рассказала, что Уго в отчаянии от решения отца, он заперся в своей комнате и рыдает. Когда терапевт спросила ее, что она думает о терапии, та ответила, что растеряна и озабочена реакцией мужа, которому не хочет противоречить. Тем не менее она согласилась обдумать ситуацию и затем в подходящий момент обсудить с ним.

Она позвонила в Институт через две недели. Муж по-прежнему отказывался посещать терапию, но был не против, чтобы в ней участвовали остальные члены семьи. Лично она хотела бы прийти с Уго для обсуждения его школьных проблем. Директор сказал, что готов перевести Уго в следующий класс, несмотря на плохие оценки, если терапевты не будут возражать (!!!). Она добавила (к нашему полнейшему изумлению), что Уго, "который было стал совсем чистоплотным" (они не удосужились упомянуть об этом на последнем сеансе), вернулся к прежнему поведению, и его энкопрез даже усилился.

После обсуждения в команде терапевты сообщили матери о своем согласии принять ее с Уго. Мы не видели иного пути вернуть всю семью в терапию.

На пятом сеансе Уго был таким же, как на первом, - тупым, отчужденным, равнодушным. Мать начала беседу в индифферентном стиле светских "разговоров за чаем", принявшись рассказывать о подробностях их поездки к нам и о школьных проблемах Уго. Она заговорила о его энкопрезе только в ответ на прямой вопрос терапевтов (не упомянувших тот факт, что их не уведомили об исчезновении этого симптома, когда оно произошло) и в конце концов сказала, что сыта этим по горло, до такой степени, что заставила мужа, угрожая уйти от него навсегда, купить ей небольшую квартиру во Флоренции, ее родном городе, где у нее остались друзья и куда она могла бы уезжать время от времени. После обсуждения в команде терапевты завершили встречу назначением следующего сеанса и сообщением, что семье домой будет отправлено заказное письмо, адресованное отцу с тем, чтобы он вслух прочитал его в присутствии всех членов семьи.

Мы не особенно надеялись, что отец выполнит инструкции, но мы и не считали это важным. Было достаточно, чтобы он прочитал письмо, хотя бы в одиночестве, и вернулся к участию в семейных сеансах. Что касается матери и Уго, то мы рассчитывали на их любопытство к содержанию письма. Текст был следующий:

"Мы потрясены преданностью Уго, который посчитал своим долгом успокоить отца, хотя никто его об этом не просил. Уго полагает, что отец боится ухода жены. Поэтому он взял на себя обязанность "привязывать" маму к дому, изображая идиота и пачкая одежду. Он великодушно пожертвовал для этого детством и юностью, друзьями, спортом и школой. Мы полагаем, что, восприняв квартиру во Флоренции как угрозу, он еще старательнее будет вести себя как идиот и станет еще большим грязнулей, чтобы еще более связать этим свою мать".

На следующий сеанс явилась вся семья, причем отец уселся слегка в стороне и имел очень смущенный вид. Возможно, он опасался, что терапевты будут ругать его, выясняя причины его отсутствия или возвращения. Разумеется, мы ничего такого не делали.

Мы уже подготовили им новый сюрприз - сеанс, посвященный Дуччо, которого считали "нормальным" ребенком.