Autism.Ru

 

Наша группа VK

Никольская О.С.
АФФЕКТИВНАЯ СФЕРА ЧЕЛОВЕКА: ВЗГЛЯД СКВОЗЬ ПИРЗМУ ДЕТСКОГО АУТИЗМА.

ОГЛАВЛЕНИЕ ||  1  |  2  |  3  |  4  |  5 

1.1.
Первый уровень - уровень аффективной пластичности

Организация адаптации к внешнему миру

Первый уровень аффективной организации поведения, вероятно, генетически связан с наименее активными формами психической адаптации. Вместе с тем он решает насущно важную задачу общей преднастройки субъекта к активному контакту с миром. Его приспособительный смысл можно определить, с одной стороны, как защиту от разрушающей интенсивности среды, с другой - как выбор оптимального режима в восприятии мира. Таким образом, идет процесс не только оценки самой возможности и допустимости контакта, но и постоянного выбора дистанции, позиции, позволяющей, во-первых, сохранить комфорт и безопасность, во-вторых - настроиться на наиболее полное восприятие. С помощью этого уровня мы вписываемся в мир, впитываем в себя информацию и ускользаем от опасности. Исходно он должен быть связан с организацией непосредственной сенсомоторной адаптации к реальному предметному миру, но затем, видимо, участвует в освоении и речевой, и социальной среды, вносит вклад в развитие процессов мышления.

Понятно, что фоновое значение этого уровня чрезвычайно велико, но выйти на первый план и стать самостоятельно смыслообразующим он может лишь в экстремальных ситуациях или. в случаях глубокой патологии. Первый уровень поэтому нечасто проявляется явно, и в обыденной жизни мы лишь догадываемся о его существовании, поражаясь мысли, которая неожиданно "сама пришла в голову", или спрашивая себя, каким образом, задумавшись и не обращая ни на что внимания, благополучно миновали оживленный перекресток, хотя совершенно не помним, как это произошло.

Если одной из базальных задач этого уровня является защита от разрушения, то аффективная ориентировка здесь должна определять не качество, а интенсивность воздействия. Поэтому жизненно важной становится оценка динамики интенсивности среды и ключевыми, запускающими такую ориентировку впечатлениями должны выступить моменты нарушения равновесия, изменения в соотношении действующих на нас сил. Именно в этом случае субъект встает перед необходимостью оценки, насколько опасно и разрушительно для него это изменение интенсивности среды.

Понятно, что особый аффективный смысл для субъекта приобретает движение объектов относительно него. Существенной также должна стать оценка пространственного расположения объектов относительно друг друга и субъекта и их собственных пропорций, поскольку именно эти данные заключают в себе информацию о потенциальной возможности их трансформации, направлении возможного движения. Пространственные соотношения сообщают нам о степени устойчивости существующего равновесия, возможности свободного движения, обзора, гарантиях защищенности ближними объектами от неожиданного движения дальних. Признаки "хорошей", безопасно организованной среды и мест дискомфортных, опасных, по нашему мнению, должны входить в фонд врожденных аффективно значимых признаков, организующих поведение и человека, и животного.

Для аффективной ориентировки этого уровня преднастройки также характерно и то, что она должна осуществляться вне активного избирательного контакта со средой. Она не может опираться на избирательную оценку силы определенного значимого для нас ощущения или их отдельной последовательности. Адекватным в данном случае является лишь симультанное отражение всей целостной структуры силовых воздействий среды в динамике ее становления и развития. Именно такая информация и дает возможность занять оптимальную позицию в среде, вписаться в нее, построив опережающее движение (Бернштейн Н. А., 1947), и именно этот тип ориентировки мы видим У глубоко аутичных детей, адаптивной задачей которых, как мы уже обсуждали, является исключительно обеспечение защиты от интенсивности среды. Они идеально рассчитывают свои движения и, балансируя, вписываясь в пространство, как правило, не падают, не ушибаются и не промахиваются, хотя и не фиксируют объекты и вообще, как известно, используют для своей ориентировки преимущественно периферическое зрение.

Тип поведения, который характерен для этого уровня организации отношений с миром, на первый взгляд чрезвычайно примитивен. В попытках его обозначения мы перебираем термины: "психический тропизм", "полевая реактивность", "эхо-реакции" или описания: пассивный дрейф, скольжение по силовым линиям поля. Все они в какой-то степени определяют характер движения, действия субъекта как взвешенной частицы психического поля. Вместе с тем необходимо помнить, что за этим внешне пассивным дрейфом стоит активнейшая работа сенсомоторной функции, которая, видимо, и является здесь основным инструментом психической адаптации.

В этом случае особое аффективное значение имеют данные дистантных анализаторов, а также вестибулярные и кинестетические ощущения, которые несут нам информацию о себе как о теле, движущемся среди других движущихся тел, и позволяют безопасно вписаться в пространство. Идет непрерывный процесс аффективной корректировки позиции, что позволяет, по Н. А. Бернштейну (1990, с. 22-23), используя "свежие следы" данного мига, воспринять сенсорные синтезы и достроить упреждающее движение вписывания в вечно меняющуюся среду.

На первый план в значении этих форм поведения обычно прежде всего выступает защитная функция. Так, Б. Ф. Поршнев (1974) рассматривает эхореакции как первые базальные формы защиты, ухода от опасности. А. Валлон (1956) также отмечает, что эхо-реакции могут появляться при снижении уровня сознания вместе с реакциями избегания в ответ на изменение или появление нового объекта в зрительном поле. Мы уже упоминали об особой форме полевого поведения, надежно ограждающей глубоко аутичных детей от любого соприкосновения с миром - пластичном ускользании от контакта со средой и людьми и защитных эхо-реакциях (Никольская О.С., 1985; Лебединская К.С., Никольская О.С., Баенская Е.Р., Либлинг М.М. и др., 1989; Лебединский В.В., Никольская О.С., Баенская Е.Р., Либлинг М.М., 1990 (Читать >>>)).

В то же время для нас явно и конструктивное значение этого типа поведения, обеспечивающего не только защиту, но и условия вхождения в мир. Именно эхо-реакции становились в нашей коррекционной работе с аутичными детьми основой развития других, более активных форм избирательных отношений с миром. Психическое развитие нормального ребенка, появление дифференцированного, целенаправленного взаимодействия со средой и людьми тоже опирается на ранние формы пластичности в контактах с миром (Валлон А., 1956, 1967; Выготский Л. С., 1984).

А.Валлон (1956) называет подобный тип адаптации "динамической интуицией", предполагающей способность симультанно впитать структуру организации пространства и, вписываясь, использовать ее. Более того, наряду с "динамической интуицией пространства" и "динамической интуицией пространственных отношений" - основой сенсомоторного интеллекта А. Валлон говорит и о "динамической интуиции языка" (1956, с. 210) - возможности предугадывать правильный порядок и соотношение слов в предложении, ориентироваться на целостные структуры языка. Он рассматривает эхолалию, эхомимию и эхопраксию маленького ребенка - первые формы миметического подражания другому человеку как ситуативное слияние с ним (1956, с. 138-139).

Представляется поэтому, что и описываемый нами тип поведения мы тоже можем назвать поведением пластического уподобления меняющейся среде через усвоение ее ритмов, приятие ее формы: положительного - уподобления и слияния и отрицательного - отражения и ускользания.

Мы предполагаем, что внутренним психическим механизмом, организующим разрешение этих адаптивных задач, определяющим и тип ориентировки, и форму адаптивного поведения, является соответствующее данному уровню аффективное переживание. С одной стороны, оно организует целостное адаптивное поведение с его афферентной и эфферентной сторонами, а с другой - определяет структуру сознания. Мы проследим далее, как с усложнением адаптивной задачи качественно меняется структура аффективного переживания, а вместе с ним и формы мироощущения и взаимодействия со средой.

Рассмотрим характер аффективного переживания этого уровня. Субъективно оно еще; не содержит явной положительной или отрицательной оценки и связано лишь с общим ощущением комфорта, полноты покоя или дискомфорта, смутной тревоги. Переживание комфорта сохраняется, если динамика внешних сил оценивается как незначительная и таким образом подтверждает возможность принять и усвоить форму внешних воздействий. Ощущение дискомфорта, беспокойства возникает мимолетно, оно нестойко, потому что должно мгновенно вызывать реакцию, способствующую переходу субъекта в положение комфорта, и смутно переживается лишь как сам миг ее инициации.

Неслучайно, видимо, дети с тяжелыми формами аутизма чаще всего находятся в состоянии глубокого покоя, отрешенности, самодостаточности. Как уже говорилось, в клинике для этих случаев даже существует специальный термин "лицо принца" (Kanner L., 1943). Такие дети могут испытывать дискомфорт, особенно если кто-то пытается удержать их, но не фиксируют его: они не переживают страх, не испытывают явного удовольствия и даже не выражают определенно страдание от боли, холода или голода.

Переживания покоя или беспокойства могут быть достаточно глубокими, но поскольку они нестойки, то не имеют определенной формы выражения. При попытке отразить их вербально максимум, что мы можем сделать, - это сказать: "Что-то заставило меня обернуться...", или "Здесь чувствуешь себя удивительно легко...", или "Чем-то мне это место (этот человек) сразу не понравились". Необходимо также отметить, что действие этой аффективной оценки ограничено непосредственной ситуацией, ее данным мигом, и она редко определяет наше последующее поведение. Видимо, это и есть то самое смутное "первое впечатление", за неследование которому мы позже так часто себя упрекаем.

Как известно, Л.С.Выготский (1984) рассматривал переживание как единицу сознания, определяющую его свойства. Можно сказать, что это нестойкое аффективное переживание формирует своеобразный тип периферического сознания, несфокусированно отражающего динамику среды. Переживаются только покой или дискомфорт этого непосредственно длящегося момента времени, они не существуют одновременно, не связываются и не фиксируются: существуют или как плюс, или как минус.

Таким образом, это наименее организованный, то есть наиболее пластичный, слой сознания. Как неравновесная, неустойчивая динамическая система, он получает возможность установления простейшей, но наиболее чуткой коммуникации с внешними условиями, невозможной для более активно организованных и устойчивых систем сознания высших уровней. Спонтанной адаптивной организацией такой системы, как известно, является подстройка ее к внешним флуктуациям, усвоение внешних ритмов, динамики- мира (Пригожий И., 1986).

Субъект такого сознания еще слит с окружающим миром и непосредственно переживает его дыхание. Восприятие мира можно соотнести с тем, что А. Бергсон называл непосредственной интуицией (1914). Субъект сливается с каждым данным мигом происходящего в его становлении, поэтому пространство и время еще не дифференцируются и выступают как единое динамичное настоящее. Видимо, с этим уровнем сознания можно сопоставить ощущение времени, которое А. Бергсон называет живым, длящимся; а также соотнести переживание, определяемое И. Пригожиным (1986) как овремление пространства. Отчасти также подобный тип сознания допустимо связать и с описываемым Ф. Е. Василюком (1984) внешне легким и внутренне простым жизненным миром, где субъект безоглядно погружается и растворяется в жизненных отношениях.

Мы видим, что на этом уровне сознания создаются простые и экономичные способы защиты: в силу целостности воспринимаемой энергетической структуры внешней среды происходит как бы "выдавливание" субъекта в точку наименьшего действия сил. Субъекта можно сравнить с частицей, движущейся в воде внутри сдавливаемой пластиковой сферы - он всегда будет выскальзывать в сторону наименьшего давления. Именно пассивность субъекта, отсутствие собственных активных установок, позволяет ему чутко откликаться на внешнее движение - плыть, скользить, используя силовые потоки среды.

Необходимо отметить, что внутренняя пластичность не обязательно внешне проявляется как вялость. Энергия движения, ускользания, субъекта здесь определяется усвоенной силой внешних воздействий, и течение, которому он следует, может быть и достаточно бурным, например, в тот момент, когда он отшатывается от летящего навстречу предмета.

Защитная реакция субъекта возникает в миг переживания дискомфорта, который связан, видимо, еще не с конкретным, избирательным, неприятным или болевым ощущением, а с его предвосхищением. Такое предвосхищение возможной неприятности можно связать с переживанием психического пресыщения (термин используется нами, как он задан Lewin К., 1935, 1936). Как известно, именно пресыщение предупреждает развитие физиологического истощения, представляющего реальную опасность для организма. Оно может включаться сразу в ответ на резкое приближение к порогу дискомфорта или накапливаться постепенно, в любом случае, как пишет В.В.Лебединский (1990, с. 8), "система эмоциональной регуляции „держит руку- на пульсе" энергетического баланса организма".

В условиях комфорта, покоя спонтанная подстройка системы к внешним флуктуациям обеспечивает этому уровню сознания оптимальную пластичность в усвоении ритмов среды, несущих субъекту энергию и информацию (Пригожий И., 1986). Как мы будем обсуждать дальше, эта способность неустойчивой динамической системы к коммуникации с миром, спонтанной организации в порядок из хаоса в ответ на флуктуации среды может лежать не только в основе процессов непосредственной динамической интуиции, но также участвовать и в организации процессов творчества.

Мы видим, что переживание, формирующее этот тип сознания, опирается на сенсомоторную функцию, впечатление остается как бы внутри ее и связывает восприятие и действие. Именно сенсомоторная функция стоит, как мы знаем, в центре сознания в ранний период развития психики (Выготский Л. С., 1984; Баллон А., 1956, 1967). Другие психические функции обслуживают основную, адаптивную, и проявляется поэтому в своем особом качестве: память на этом уровне выступает как непосредственное узнавание; речь - как комментарий, отражение, сопровождающее восприятие и действие; мышление здесь тоже принимает вид прямого "усмотрения" нужного хода и совершается непосредственно "внутри" сенсомоторного акта.

Индивидуальные вариации в организации этого уровня должны определяться разной чувствительностью к флуктуациям среды, разной выносливостью в усвоении ритмов мира. В первую очередь это обусловливает формирование различий в дистанции в отношениях с миром; в устойчивости и комфорте во взаимоотношениях с ним; в способности к пластичному вписыванию в обстоятельства, а также в возможности усматривать в них новый порядок, новую структуру - в непосредственной интуиции действия и мысли.

Как уже отмечалось, самостоятельное, смыслообразующее, проявление этого уровня в поведении человека чрезвычайно ограниченно. Возможно, он играет значительную роль в аффективной организации поведения ребенка в период его утробной жизни, по крайней мере, его следы остаются в период новорожденное, хотя ребенок и теряет катастрофически в способности реагировать движением. Известно, что первые реакции ребенка - это реакции тонической защиты на изменение положения тела и на надвигающийся на него объект, а первые четко различимые аффективные проявления - это реакции дискомфорта, связанные с резким возбуждением лабиринта (Валлон А., 1967). У ребенка до двух месяцев преобладает выражение именно отрицательного аффекта, лишь затем положительные переживания уравниваются с ним в активности и постепенно начинают преобладать в связи с развитием других, более дифференцированных форм поведения (Выготский Л. С., 1984; Баллон А., 1967).

Остановимся подробнее на работе первого уровня как фонового, обслуживающего организацию более активного и сложно организованного поведения. Нет, наверное, такого типа психической адаптации, который не включал бы в себя контроль и оценку общей структуры ситуации. Наиболее очевиден вклад этого уровня в решение конкретных ежедневных бытовых задач, когда "интуиция пространственных отношений" позволяет нам машинально вписывать себя в "топографию пространства", а свою руку "в деталь предмета" (Валлон А., 1956). Первый уровень, несомненно, во многом определяет и общий пространственный рисунок нашего поведения, то, как мы организуем жилую среду: расставляем мебель в комнате, скамейки во дворе, какой маршрут выберем для прогулок с ребенком, где остановимся отдохнуть, гуляя по парку.

Следы работы этого уровня обнаруживаются и в самых примитивных, и в наиболее развитых процессах психической адаптации. Так, в приспособлении к протеканию внутренних соматических процессов можно выделить тот момент, когда мы еще не способны четко дифференцировать и локализовать болезненное ощущение, выразить словами, что мы чувствуем, но безошибочно принимаем идеальную позу, щадящую больной орган. Также, известно, что еще не дифференцированная актуализация соматической потребности создает ощущение беспокойства, побуждающего нас к увеличению генерализованной двигательной активности, что увеличивает шансы встречи с объектом, в котором потребность может узнать себя (Симонов П. В., 1975; Хайнд Р., 1975).

Что касается более сложных форм поведения, то, как мы уже упоминали, А. Баллон (1956, с. 210) предполагает существование у ребенка начальной "интуиции языка", которая позволяет почувствовать правильное соположение слов в пространстве, предугадать их верный порядок, - способности, которая позже может подавляться усвоенными речевыми автоматизмами.

Безусловен вклад первого уровня в организацию процессов общения, где он, определяя допустимую дистанцию контакта, обеспечивает индивиду безопасность и эмоциональный комфорт. Получены многочисленные экспериментальные данные о зависимости вегетативных показателей, мышечного тонуса человека, его субъективной оценки состояния от дистанции контакта, о поведенческих реакциях: изменения ориентации лицом к лицу, отведения взгляда, ухода от контакта при нарушении индивидуально комфортной дистанции общения (Хайдмятс М., 1979). Пространственная дистанция, которую человек устанавливает между собой и другими людьми, является индивидуально стабильной величиной и влияет на процесс формирования важнейших личностных установок, связанных с экстра- и интраверсией.

Особенно интересно было бы определить вклад низшего уровня аффективной организации поведения в сложные процессы творческой деятельности. Б. М. Теплов (1961) и П. В. Симонов (1975), анализируя механизм появления творческих гипотез, отмечают неподвластность его волевому импульсу, более того, их возникновение как раз при уходе от активной работы над задачей, в момент отдыха, замещающей деятельности, предохраняющей мозг от утомления, - при раскуривании трубки, на прогулке, при раскладывании пасьянса, в моменты пробуждения. Об этом свидетельствует опыт многих людей, испытавших моменты озарения, - Гельмгольца, Менделя, Менделеева, Гаусса, Тимирязева.

Подсказка как бы сама приходит к человеку, решение воспринимается как данное извне. С другой стороны, все авторы подчеркивают и важность затраты сил в предыдущей работе над задачей. А. Валлон (1956) подчеркивает также значение для возникновения внезапного решения опыта неудач, аффективного неблагополучия, которое и позволяет ликвидировать стереотипы старых представлений и привычных способов действия и тем самым очистить место для возникновения новых связей.

Безусловно, творчество не может быть сведено к работе одного из уровней организации сознания, важны и личностные установки, и высокий уровень владения знанием, навыками. Вместе с тем процесс нагнетания неудовлетворенности результатами работы, аффективного дискомфорта ведет именно к пресыщению как к возможности на какое-то время утерять привычную почву под ногами, чтобы затем обрести ее в другой точке и посмотреть на проблему под другим углом зрения, дающим возможность образования нового гештальта. Именно выход в неструктурированный уровень сознания позволяет, как мы помним, по И. Пригожину (1986), пластично усвоить структуру воздействий окружающей среды, в которой мы живем.

Все это говорит об особом вкладе в процессы творчества именно низшего уровня аффективной организации. Тесная связь с базальными системами, возможно, объясняет характерные для творчества элементы непредсказуемости, неосознанности, слабости произвольной организации, ощущения наития, заданной извне формы, а также то, почему первым сигналом верности возникающего решения является переживание его целостной гармонии и красоты.

Выполняя свои функции организации аффективной адаптации к миру, первый уровень входит, таким образом, в сложные взаимоотношения с высшими формами поведения, не исчезая и не растворяясь в них. Он обеспечивает нам возможность вписаться в среду: наиболее полно впитать в себя поток информации и уберечься от разрушающего влияния окружающего мира.

Информация, которую дает этот уровень, наиболее объективна, потому что не опосредована никакой субъективной избирательностью. Обеспечиваемая им защита радикальна, так как она тоже не избирательна и направлена на редукцию любого напряжения. 3. Фрейд (1989), как известно, такую задачу дозирования контакта с энергией внешнего мира представляет как первичную, даже по отношению к действию знаменитого принципа удовольствия и относит механизмы защиты к низшей, базальной, психической инстанции.

Вклад первого уровня в саморегуляцию

Как и более высокие структуры, первый уровень системы аффективной организации поведения вносит свой вклад в процессы ее саморегуляции. Выступая в качестве низшего уровня, организующего самые неэнергоемкие формы поведения, он должен осуществлять и наименее избирательную регуляцию психического тонуса. Воздействия среды, не достигающие нашего порога дискомфорта, так же как и равновесные, этологически "хорошие" пространственные пропорции, свидетельствуя нам о безопасности окружающего, снова и снова подтверждают комфорт и покой нашей позиции.

Таким образом, эти переживания не побуждают нас к активности, а, наоборот, предоставляя возможность усвоения флуктуаций мира, могут погрузить в состояние завороженного покоя или заставить ощутить глубокое эстетическое чувство полноты и завершенности данного мига жизни. Ж. Ж. Руссо (пит. по К. Леви-Строссу, 1994, с" 27) называет такое переживание самым "драгоценным чувством" из всех, потому что оно так редко и неопределенно. Описывая возвращение сознания после глубокого обморока, он пишет: "Мне. казалось, что я пополняю своим легким существованием все воспринимаемые мной предметы... у меня не было никакого отчетливого ощущения своей личности, ... я чувствовал во всем моем существе дивное спокойствие и всякий раз, как вспоминаю о нем, не могу подыскать ничего равного среди всех изведанных мною наслаждений".

Восприятие гармонии внешнего мира, усвоение его ритмов является, с одной стороны, одним из основных источников поддержания, восстановления нашего психического тонуса. С другой стороны, первый уровень и здесь ярко проявляет себя как уровень психической защиты. Он охраняет человека от переживаний непереносимой интенсивности. Механизм аффективного пресыщения позволяет "срезать" слишком сильные положительные и отрицательные переживания. Таким образом происходит стабилизация аффективных процессов в режиме комфорта.

Особое значение для саморегуляции имеет также то, что на этом уровне происходит освобождение от непереносимого, но реально неустранимого аффективного впечатления. Можно предположить, что переживание этого уровня является одним из основных составляющих механизма вытеснения, позволяющего человеку выжить и сохранить аффективную стабильность даже в казалось бы невыносимых условиях.

Поддержание аффективных процессов в режиме комфорта осуществляется благодаря впечатлениям, несущим переживания покоя, комфорта, гармонии, равновесия в окружающем. Одним из источников таких впечатлений является бесцельное движение по силовым линиям поля - "куда глядят глаза", "куда несут ноги". Растворяясь в потоке окружающего, ощущая себя его частицей, мы плывем по течению, огибаем препятствия, ускользаем от опасностей, даже не замечая их. Наверное, многим знакомо это чувство умиротворения и одновременно полноты жизни, которое мы получаем от таких прогулок, "купаясь" во впечатлениях, бродя зевакой в толпе, просто шатаясь и глазея.

Подобное, а может быть, даже более глубокое чувство покоя, слияния с окружающим мы переживаем не в собственном .движении, а, наоборот, застыв на месте, впитывая в себя динамику окружающего: легкое движение листьев, рябь на воде, колебания воздуха, освещения, теней. Как писал об этом переживании В. В. Розанов (1990, с. 501): "Все религии мира пройдут, а это останется: просто - сидел" на стуле и смотреть вдаль".

Обращаясь к аффективному опыту читателя, мы рассчитываем, что каждый может вспомнить свою зачарованность в детстве движением пылинок в солнечном луче, мельканием теней от решетки забора, орнаментом обоев, движением по узору плиток тротуара. Каждый знает об умиротворяющем действии прогулок у воды, в парке, созерцания движения ветвей и облаков, слушанья голосов птиц и журчания ручья; эти же впечатления мы получаем, когда бездумно стоим у окна, рассеянно глядя на далекую суету улицы. Когда нам не по себе, мы часто подходим к окну или бродим по улице.

Очень точно об этом пишет Г. С. Уланова: "Когда бывала усталая, расстроенная, садилась в автобус ... выбирала место у окна и вот так ехала туда и обратно, не выходя, бездумно смотрела на дома, улицы, людей. Так я отдыхала. Не думалось, конечно, для чего это делаешь, чем вызвано, на что влияет, просто мне так хотелось, очевидно - присутствовать при жизни, но от нее отвлекаясь" (1985, с. 116). Сходным образом и героиня повести А. П. Чехова "Три года" чувствует, что если бы можно было бы "ездить целый день по Москве от утра до вечера и при очень быстрой езде дышать прохладным воздухом, то, пожалуй, она не чувствовала бы себя такой несчастной".

И, конечно, мы достигаем покоя, гармонии душевной жизни, усваивая не только легкое дыхание мира, но и его гармонические пропорции, удовлетворяющие наше эстетическое чувство. Как пишет И. Бродский, "красота есть место, где глаз отдыхает. Эстетическое чувство - двойник инстинкта самосохранения" (1992, с. 200). "Глаз продолжает следить за реальностью при любых обстоятельствах, даже когда в этом нет нужды. Спрашивается: "Почему?", и ответ: "Потому, что окружение враждебно. Взгляд есть орудие приспособления к окружающей среде, которая остается враждебной, как бы хорошо к ней ни приспособиться... Короче, глаз ищет безопасности... Этим объясняется тяга глаза к красоте, как и само ее существование. Ибо красота утешает, поскольку она безопасна" (Там же, с. 199).

До сих пор мы более подробно говорили о генерализованном, тоническом влиянии первого уровня на сохранение режима комфорта нашей душевной жизни, но вместе с тем мы знаем и о его возможности оказания "скорой помощи", немедленного устранения переживания травматической, разрушающей, силы. Качество травматического впечатления - физическое отвращение, унижение, потеря близкого - определяется, как мы будем обсуждать ниже, на более высоких уровнях, но пресыщение этими непереносимыми переживаниями происходит на первом.

В самых явных случаях мы просто физически отстраняемся от травмирующего впечатления - механизмы этого уровня заставляют нас отшатнуться, отвернуться, зажмуриться, заткнуть уши, зажать нес. Такие реакции особенно типичны для ребенка, и, что характерно, защищается он от всех сверхсильных впечатлений -- и плохих, и хороших, помните:

Раздается звонок, голоса приближаются: Скрябин.
О, куда мне бежать от шагов моего божества!

Пастернак Б. Девятьсот пятый год.

Конечно, такая реакция возможна и у взрослого человека, но все же мы чаще совершаем подобные действия во внутреннем плане и, как это описал 3. Фрейд (1990), многое "случайно" забываем, не обращаем внимание на очевидное. Как известно, мы не в состоянии длительно сосредоточиться, например, на мысли о смерти. [Выготский Л. С. (19836, с. 249) даже привлек этот феномен для утверждения положения о том, что за движением мысли в конечном итоге всегда стоит аффект.] Мы не помним родовой боли и часто парадоксально не можем восстановить в памяти черты самых дорогих Лиц:

при Попытке сосредоточиться они расплываются и ускользают из памяти. В экстремальных случаях, когда выйти из травмирующей ситуации невозможно, а оставаться невыносимо, защитное движение ухода может обернуться даже импульсивным суицидальным действием.

Наряду с внешним или внутренним уходом от ранящего впечатления в пространстве иногда имеет место и отстранение от него во времени. Мы можем внешне не выходить из напряжений ситуации, правильно воспринимать события, адекватно действовать, но при этом не оценивать их в полной мере и возвратиться к их подлинному переживанию значительно позже, когда реально напряжение уже спадет. Это отставленное переживание тоже очень характерно для маленького ребенка, когда реальный испуг, обида, шумный и яркий праздник могут оставить его внешне почти безучастным, и лишь через некоторое время он начнет вспоминать событие в деталях, радоваться, удивляться или огорчаться. Становится понятным, почему обычно маленький ребенок не может сразу поделиться тем, что его поразило, но со временем оказывается в состоянии рассказать о нем.

То же возможно в экстремальных ситуациях и для взрослого. Как часто мы говорим: "Я испугался, только когда все; уже кончилось", или удивляемся, почему сразу не переживаем во всей полноте сверхрадостное или горестное для нас событие, даже упрекаем себя в равнодушии. В. В. Розанов писал об этом, тоже как бы оправдываясь: "У меня есть затяжность души: событием я буду - и глубоко, как немногие, жить через три года, через несколько месяцев после того, как его видел. А когда видел - ничего решительно не думал о нем. А думал (страстно и горячо) о том, что было еще три года назад. Это всегда у меня, с юности, с детства" (1990, с. 501).

Стойкое игнорирование постоянно присутствующих, жизненно важных для субъекта обстоятельств, как известно, может привести к устойчивой деформации, искажению смыслового восприятия своего жизненного пространства. Функция защиты вступает здесь в противоречие с нуждами реальной адаптации. Помните, у Л. Н. Толстого Долли удивляется тому, что Анна не предпринимает необходимых шагов для развода: "Но как же она сама не думает? - сказала Дарья Александровна, вдруг почему-то при этом вспоминая странную новую привычку Анны щуриться. И ей вспомнилось, что Анна щурилась именно тогда, когда дело касалось задушевных сторон жизни. "Точно она на свою жизнь щурится, чтобы не все видеть" (Толстой Л. Н. "Анна Каренина", цит. по изд. 1928, т. 9, с. 175) Известно, что в ответ на экстремальное воздействие благодаря работе защитного механизма субъект может оказаться в ирреальном пространстве. Такой случай тоже ярко описан Толстым в эпизоде, связанном со смертью Пети Ростова, как "...мать, отказываясь верить в то, что она могла бы жить, когда убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумья" (Толстой Л. Н. "Война и мир", цит. по изд. 1929 г., т. 7, с. 154).

Вместе с тем хотелось бы подчеркнуть,, что такое взаимоисключение защиты и реальной адаптации в норме возникает только в экстремальных условиях. Обычно же обе функции не мешают друг другу, и при господстве принципа реальности мы имеем достаточные возможности "прищуриться" и сохранить свой душевный комфорт, что в свою очередь способствует сохранению конструктивности в решении тех же самых реальных жизненных проблем.

И, как мы уже говорили, первый уровень вносит чрезвычайно важный вклад в саморегуляцию благодаря возможности канализировать отрицательный аффект. Эта истинно целительная способность позволяет нам, пережив несчастье, выйти из него, обретя новые поддерживающие нас жизненные смыслы. Так ребёнок, выплакав свое горе, заново ощущает сладость от встречи с жизнью. Однако эта возможность представляется только в том случае, если мы действительно сможем, не уклонившись, принять страдание и пресытиться им. Подобное пресыщение позволяет потерять почву под ногами, временно стереть старые, уже не поддерживающие нас связи и смыслы, что в свою очередь дает шанс обрести новую, более прочную смысловую опору. Момент принятия, активного насыщения переживанием горя является одним из важнейших в работе сознания по обретению нового смысла жизни, дающего возможность выжить в трагической ситуации. Таким образом, мы можем говорить об адаптивной функции переживания страдания в широком смысле. Дезорганизуя поведение субъекта в данный момент, оно подготавливает его возвращение к активной жизни.

Напрашивается сопоставление подобного механизма освобождения от аффекта с введенным Аристотелем пониманием катарсиса как очищающего переживания (Аристотель. Поэтика, гл. 6, 1927). Вклад первого уровня в переживание трагического катарсиса, видимо, аналогичен его вкладу в процессы творчества, только во втором случае он позволяет усмотреть новую смысловую структуру вовне, а в первом - новую структуру внутренних эмоциональных смыслов. Благодаря работе более высоких уровней аффективной организации создается возможность не уклониться и принять травмирующее переживание и определяется качество возникающей новой эмоциональной структуры, но без участил первого уровня невозможен процесс очищающего переживания.

Культурное развитие первого уровня

Система аффективной организации поведения исходно обеспечивает разрешение витальных задач адаптации к внешнему миру и саморегуляции. Вместе с тем, как и всякая психическая система человека, она должна получить культурное развитие, т. е. стать высшей психической функцией (как это понимал Л. С. Выготский, 1983а). Мы знаем, что с помощью особых стимулов-средств культурное сообщество получает возможность активно влиять на процессы переживаний, определять мироощущение, формы отношений с миром и саморегуляции внутренней душевной жизни. Психотехнические средства произвольной организации переживания усваиваются субъектом по мере его вхождения в культурный уклад жизни. Рассмотрим, как вместе со всей системой происходит культурное развитие и ее низшего уровня аффективной пластичности.

Проследим, как усваиваются культурные средства организации переживания по двум направлениям - непосредственной адаптации внешнему миру и саморегуляции. Интересно, что подобным образом разделяет области культуры О. Шпенглер. Он выделяет в культуре сферу родового бытия, осуществления вожделения - навыков борьбы, жизни и работы и сферу развития духа, дающую нам, как он говорит, возможность борьбы со страхом. Первую он связывает с развитием средств цивилизации, решения реальных жизненных задач, вторую - с развитием "чистой" культуры и искусства. Поясняя это разделение, О. Шпенглер сравнивает, например, функциональное развитие формы ручки рабочего инструмента, дающее все большее удобство, дополнительные возможности в его использовании и совершенствование орнамента, украсившего эту ручку.

Для себя мы тоже будем различать, с одной стороны, развитие средств аффективной организации в утилитарной области - при решении насущных задач нашего приспособления к внешнему миру, и, с другой - развитие саморегуляции внутренних аффективных процессов. В то же время следует помнить, что в конечном итоге все эти культурные средства служат организации адаптации индивида к внешнему миру, и решение утилитарных задач невозможно без поддержания внутренней стабильности и активности субъекта.

Обратимся сначала к тому, как развивается культура, психотехника организации переживания первого уровня, в области "утилитарной", то есть в ходе непосредственной адаптации к внешнему миру.

Развитие психотехники произвольной организации переживания первого уровня в непосредственном разрешении жизненных задач

Прежде всего, она развивается как культура организации пространства. В одних случаях, стимулируя переживание комфорта, она позволяет человеку отодвинуть момент наступления пресыщения, дольше оставаться на одном месте, сосредоточиваться на определенном деле; в других - прорисовывая структуру силовых линий пространства, облегчает организацию движения, провоцирует совершение действия в нужном направлении.

"Первоначально, - пишет О. Шпенглер (1991), - форма дома всецело вырастает из органического чувства. Ее даже не создают. Она обладает такой же внутренней необходимостью, как раковина моллюска, как пчелиный улей, как птичьи гнезда", "Каждый исконный вид мебели есть слепок с телесной осанки определенной породы людей, каждая рукоятка сосуда продолжает подвижную руку". Но впоследствии, мы знаем, развиваются целые системы, школы осознанных культурных приемов: наука организации входа в дом, культура интерьера, планировки пространства двора; улиц, организующих движение людских потоков. То же происходит и с разработкой формы любой вещи, любого орудия человека: совершенствуется культура дизайна, позволяющая руке оптимально вписаться в движение инструмента, а телу принять удобную форму мебели.

Так же закономерно человек переходит от естественных этологических механизмов установления дистанции в контакте с другими особями и законов иерархической организации стада к разработке правил "хорошего тона" и сложной системе социальных отношений. Требования соблюдения дистанции, рекомендации определенного ракурса "прищуривания" (то есть определение социальных приличий - чего нельзя замечать в обществе, о чем нельзя упоминать), входящие в писаные и неписаные системы этикета, позволяют субъекту сохранить систему отношений в равновесии, самому занять комфортную, удобную позицию в структуре социального пространства и облегчить процесс общения другим людям. Как известно, хорошее воспитание и предполагает прежде всего умение создать комфорт в ситуации общения. Степень и характер "церемонности" обхождения широко варьируется в разных культурных традициях, но ни одна из них не может обойтись без разработки правил общения, дающих комфорт в отношениях с различными людьми.

Наверно, самыми драматичными в истории развития человеческой культуры являются попытки найти психотехнические приемы освобождения интуиции, организации творческих процессов, способов произвольного воспроизведения моментов наития, озарения. Известно, что вдохновение присутствует в науке и практической деятельности не меньше, чем в искусстве. Озарение ученого, предпринимателя, художника качественно отличны друг от друга по смыслу и результату, но, как отмечают многие авторы, психологический процесс здесь один и тот же (Теплов Б. М., 1961; Вебер М., 1991). Прямой пуп" волевого усилия здесь, как известно, неэффективен, и для того, чтобы поймать вдохновение, необходимо, как говорит Ж. Маритен (1991, с. 173), "терпеливое коварство".

Момент наития, инсайта, обязательно связан с потерей старой системы аффективных связей и освобождением базальных аффективных механизмов первого уровня, обеспечивающих непосредственное целостное восприятие происходящего. "Коварство" действительно необходимо для произвольного решения задачи, не решаемой произвольно по определению. Перед каждым человеком, берущим на себя труд творчества, встает вопрос: как загнать себя в угол, где теряют почву под ногами?

Психотехнику аффективной организации творческого процесса разрабатывают в любой человеческой культуре. Как известно, наибольшее развитие методы овладения интуицией получили в восточных культурах, где она традиционно считается не столько частным моментом решения отдельных творческих задач, сколько вопросом общей организации отношений с миром. Наитие признается необходимым при организации ежедневных отношений между людьми, обычного труда ремесленника, тренировки воина.

Овладение интуицией достигается с помощью психотехники управляемой случайности (Watts А., 1957, 1960). Разрабатываются специальные приемы активизации переживания периферического сознания, способы "развинчивания сознания", обучающие, как, "отпустив" свои ум, тело и чувства, человек может достичь состояния спонтанности, не скованной стереотипами творческой интуиции. Это - психотехника введения человека в непосредственное переживание конкретного чувственного момента жизни во всей его полноте и динамической неповторимости, возвращающее субъекту целостное восприятие происходящего, иначе говоря, это - психотехника непосредственной стимуляции переживания первого уровня.

Другой подход к аффективной организации процессов творчества мы видим в более привычной нам западной культуре. Основным его отличием, как нам кажется, является стремление пережить момент освобождения интуиции в рамках частной творческой задачи, сохраняя при этом во всех остальных областях жизненного пространства стабильную аффективную избирательность, устойчивые жизненные стереотипы, личностные установки. Западная традиция разрабатывает психотехнику влияния на механизмы первого уровня посредством их высвобождением в связи с пресыщением смыслов контролирующих их высших уровней.

Если для восточных традиций овладение интуицией означает умение привести себя в состояние покоя, расслабления, слияния с окружающим, то западная - в сущности, предлагает насильственно "вскрыть" себя, как консервную банку. Мы знаем, что как раз западными исследователями в процессе творчества подчеркивается роль дискомфорта, накопления аффективного опыта неудач. Вдохновение в западной культуре всегда является ответом на "страстное вопрошание" (Вебер М., 1991, с. 131), тем более напряженное, что момент, когда "все таково, потому что оно таково, без причин и следствий" когда "нет ни границ, ни пределов, одна упоительная свобода" (Лорка Ф. Г., 1986, с. 258), может и не наступить, вспомним хотя бы отчаяние знаменитого пушкинского Сальери. Отметим также и его неприятие того, что озарение может быть дано даром человеку, который этого не заслужил.

В нашей традиции момент интуиции активно готовится страстным стремлением к цели, тяжелым трудом, физическим напряжением, утомительным самоконтролем, жертвами, лишениями, разочарованиями. А. Ахматова, например, следуя пушкинской традиции, также считала творчество физическим трудом. Л. Я. Гинзбург (1992, с. 329 ) приводит в своих воспоминаниях такой разговор: "Один из почитателей А. А. как-то зашел к ней, когда она болела, жаловалась на слабость, сказала, что пролежала несколько дней одна в тишине: - В эти дни вы, должно быть, писали, А. А.? - Нет, что вы! Разве можно в таком состоянии писать стихи? Это ведь напряжение всех физических сил".

Казалось бы, в этом случае движение идет в обратном направлении, не к освобождению, а ко все большему ограничению, заковыванию себя рамками контроля и насилия, однако именно эта сверхинтенсивность переживаний запускает, как мы знаем, охранный механизм пресыщения, спасающий от непосильного напряжения и выводящий нас в состояние особой рассеянности, расфокусированности сознания. Таким образом, это обратное движение тоже дает нам возможность озарения и новой кристаллизации, пластичного приятия совершенной формы. Напряжение, дискомфорт нагнетаются в данном случае избирательно, в связи с конкретной творческой задачей, и пресыщение прежде всего касается сложившихся вокруг нее стереотипов и смыслов. Как уже упоминалось, для западного человека важно, что озарение при этом не затрагивает его других, общих, устоев жизни.

Развитие в культуре средств произвольной организации переживания первого уровня, обеспечивающих саморегуляцию

Перейдем к развитию культурных средств саморегуляции аффективных процессов первого уровня. В ходе психического развития, усложнения и активизации взаимоотношений с миром и другими людьми субъект ощущает все большую потребность в поддержании душевного равновесия, снятии нервных перегрузок. Переживания первого уровня стимулируют впечатления безопасности и комфорта, снимают напряжение, освобождают от тяжелых переживаний. Поэтому на их основе в каждой культуре развивается сложная система психотехнических средств, гармонизирующих и охраняющих нашу душевную жизнь.

Прежде всего это касается развития гармонизирующей, несущей покой, культуры организации пространства. Так, по мнению О. Шпенглера (1991), именно сфере культуры борьбы со страхом принадлежит расписывание и резьба дома, одежда как украшение, орнаментация оружия и мебели. Украшение, орнаментация могут развиваться на поверхности утилитарной жизни (например, уже упоминавшаяся роспись рукояти орудия), так и существовать самостоятельно как произведение чистого искусства, например собор, который, по Шпенглеру, в сущности, сам представляет орнамент в его высшем развитии.

Культурный уклад вводит в привычный обиход жизни впечатления успокаивающие, сосредоточивающие на созерцании и вслушивании: вид, открывающийся из окна или от крыльца, куст в палисаднике, фонтан в саду, цветок на окне, особым образом задрапированная и колеблющаяся занавесь, узор обоев, вышитое полотенце на стене, тлеющие в очаге угли, картина, ваза, букет на столе, движение рыб в аквариуме, певчая птица в доме.

Д.С.Лихачев приводит характерные данные о русском "законе градском", известном с XIII века и восходящем к античному градостроительному законодательству. Согласно этим законам - "О виде на местность, которая представляется из дома", "Относительно видов на сады", "Относительно общественных памятников", "О виде на горы и море", - каждый житель города имеет право не допустить строительства на соседнем участке нового дома, если он нарушает взаимосвязь его дома не только с общественными памятниками, религиозными символами, но и с природой. Древнерусское законодательство также защищало право человека видеть из окна не только церковь, но и луг, перелески, сады, реку - все это представлялось обязательным условием нормальной жизни. Как известно, одной из важных забот основателей монастыря был выбор места, где человек мог бы ощущать себя в гармонии с миром (Лихачев Д. С., 1987В ).

Приемы эстетической организации среды накапливаются в семейных и национальных традициях. Мы знаем, какие силы тратятся на такие, казалось бы, необязательные вещи в самом простом и тяжелом крестьянском быту, как украшение керамической посуды, резьба по дереву, роспись домашней утвари, орудий труда, вышивка одежды, орнамент в ткачестве. Традиционный уклад сосредоточивает субъекта на этих витально необходимых впечатлениях и тем самым способствует присвоению и активному использованию приемов гармонизации душевной жизни.

С развитием и усложнением культурных традиций всякое глубокое впечатление от произведения искусства сопровождается ощущением соразмерности, гармонии, которое обеспечивается стимуляцией первого уровня. Как мы уже упоминали, И. Бродский говорит: "Красота есть место, где глаз отдыхает". Вместе с тем можно выделить и относительно самостоятельные линии развития психотехник овладения способами успокоения и гармонизации. Это искусство организации мест и церемоний, позволяющих уйти от тягот жизни и восстановить душевное равновесие.

В наибольшей степени это представлено опять же в восточных культурных традициях: в сосредоточении человека на восприятии эстетики природных явлений и обычных моментов бытовой жизни, в развитии искусства чайной церемонии, икебаны, садоводства, где важным признается не только сочетание цвета, но и очертания и соотношение пропорций веток и листьев. Во всей полноте стимуляция пропорциями проявляется в бонсеки - искусстве "выращивания камней" - создании садов из камней и песка.

Эти же тенденции мы обнаруживаем и в развитии привычных нам форм культуры. Д. С. Лихачев (1987г) пишет о том, что садово-парковое искусство входит необходимой частью в развитие каждого этапа культуры и в ряду других искусств является наиболее захватывающим и воздействующим на человека. Конечно, идеал сада, парка индивидуален и многогранен, однако при всех качественных отличиях он всегда служит стимуляции переживания покоя, гармонического слияния человека с окружающим миром.

Сад - это культура планировки: сочетания клумб, открытых плоскостей лужаек и куп деревьев, замкнутых гротов и беседок, орнамент дорожек; это насыщение пространства впечатлениями покоя, движения и плеска воды: каскадов прудов, фонтанов, уединенного ручья; это игра пятен света и тени в листве, в мерцаний фонарей, в узоре чугунной ограды на песке дорожки. Все это отражает развитие произвольной организации переживаний первого уровня и использование их для саморегуляции.

Нельзя не сказать о том, что первый уровень вносит огромный вклад и в культуру организации религиозного переживания. Приобщению к Божественной гармонии служит совершенство пропорций церкви, ее орнаментация, соразмерное членение внутреннего пространства, высокий купол, столп света, игра витражей, колебание пламени свечей, особый мерный ритм службы, ее музыкальность.

Особое место среди средств гармонизации нашей душевной жизни занимает музыкальная культура. Обращение музыки именно к этому глубинному слою организации нашей душевной жизни не вызывает сомнений. Ее восприятие может вызвать у нас ощущение гармонии момента и слияния с миром. Аристотель писал о том, что благодаря безвредной радости музыки люди получают облегчение и очищаются от аффектов (цит. по изд. 1927).

А.Ф.Лосев (1991б) определяет основу воздействия музыки как переживание процесса чистого чувственного становления жизни. По Лосеву, музыкальное становление "есть не становление мысли, но ощущения и не в области мыслительной предметности", оно "совершенно неотделимо от чувственной текучести вещей" (с. 326), "...только чистая музыка обладает средствами передавать эту безобразную стихию жизни, т. е. ее чистое становление" (с. 327). Музыка дает человеку "не какой-нибудь устойчивый и неподвижный, хотя бы и прекрасный образ, но рисует ему само происхождение этого образа, его возникновение, хотя тут же и его исчезновение" (с. 324).

А.Ф.Лосев пишет, что если мы увидим в восприятии музыки ощущение самой чистой процессуальное жизни, покоя и динамики бесконечного движения, единства . уникального, осуществляемого мгновения жизни и вечности, из которой оно возникло и в которую возвращается, то нам сделается понятным это максимально интимное переживание. Важно отметить, что почти сходные описания переживания как живого, динамически связанного с вечностью мгновения мы встречаем при попытке объяснить сущность медитации, достигаемой совсем другими средствами, например о разросшемся в вечность мгновении говорят участники чайной церемонии.

В становлении музыкального образа любая точка может быть началом, концом и центром, все растворяется во всем, появление и исчезновение отдельных моментов сливаются в одно целое. И "человек, никогда не мысливший о бесконечности и никогда не понимавший бесконечного в свете конечного, при слушанье музыки вдруг начинает испытывать единство и полную нераздельность того и другого" (Там же, с. 329), "это не может не вызвать у воспринимающего музыку некоторого состояния мудрого молчания, если не прямо слез, но уже бескорыстных и ничем не связанных с пестрой пустотой жизни" (Там же, с. 330).

Слияние конечного в бесконечном ощущает и Л.Н.Толстой, когда пишет о том, как князь Андрей, слушая пение Наташи, вдруг живо осознает страшную противоположность "...между чем-то бесконечно-великим и неопределимым, бывшим в нем и, чем-то узким и телесным, чем он был сам...", и эта противоположность радует и томит его во время пения ("Война и мир", с. 182, цит. по изд. 1929 г., т. 5). Мы помним также, что, по Толстому, переживание во время пения Наташи чего-то, что "...было независимо от всего в мире и выше всего в мире", спасает Николая Ростова от мысли о самоубийстве (Там же, с. 53-54).

До сих пор мы говорили о развитии средств гармонизации душевной жизни, обострения чувства жизни, единства с миром, но вместе с тем в культуре формируются и приемы защиты от неприятных переживаний. Как и в случае обеспечения безопасной дистанции во взаимодействии с физической и социальной средой, разрабатываются средства сохранения себя в пространстве аффекта: каких впечатлений следует избегать, на что не надо смотреть, о чем нельзя слушать, о чем неприлично даже думать и, наоборот" какие впечатления рекомендуются, считаются благотворными. Каждая культура формирует свой аффективный ракурс взгляда на мир (приличие - к чему можно повернуться лицом), свой тип "прищуривания", который, как известно, может не совпадать в разных культурных традициях. Создание системы культурных фильтров основано на работе высших уровней, но организация самого ускользания от неприятного обеспечивается работой первого.

И, наконец, развиваются культурные средства избавления от непереносимых отрицательных переживаний, причина которых не может быть устранена в реальной жизни. Так, во всех культурных традициях специально разработаны ритуалы переживания горя. С помощью стимуляции переживаниями более высоких уровней (сопереживания других людей, ритмичной сенсорной стимуляции) субъект не отвлекается, а специально удерживается, сосредоточивается на тяжелом переживании, интенсивность которого все усиливается голошением и причитанием (Крывелев И. А., 1937; Гурвич И. С., 1980). В идеале культурный ритуал, психотехника "правильного" переживания горя должна привести к его пресыщению (характерны при этом выражения "испить горе", "выболеть горем"), чтобы, выйдя из состояния безысходности, он смог снова почувствовать вкус жизни.

Не похожие по форме, но близкие по сути приемы совладения с травматическим переживанием можно выделить в современных психотерапевтических подходах, в которых предполагается длительное совместное сосредоточение на аффективных проблемах пациента. Концентрация на болезненном переживании обеспечивается уже не внешней аффективной стимуляцией, а внутренними личностными установками пациента и терапевта. Достижение катарсиса, появление более реалистического и конструктивного понимания проблемы, обретение новой личностной целостности обеспечивается сложной системой психотерапевтических приемов. Подходы могут быть совершенно различными, но все они, однако, связаны с сосредоточением и многократным совместным проживанием травмирующего впечатления. Уже само это дает терапевтический эффект.

И, наконец, в ряду культурных средств саморегуляции, опирающихся на аффективные механизмы первого уровня, мы можем выделить и заимствованные из восточных культур, но повсеместно распространенные сейчас приемы прямой стимуляции впечатлениями первого уровня. Их цель - непосредственное введение субъекта в состояние медитации, достижение им переживания абсолютного покоя, растворения в окружающем - нирваны. Как известно, это состояние достигается с помощью сосредоточения на впечатлениях легкого ритмичного движения вовне или пульсации ритмов собственного организма: колебании пламени свечи, звуках падающих капель, направленного чередования в восприятии фигуры и фона, сосредоточении на совершенной геометрической форме, орнаменте, концентрация на ритме собственного дыхания. Все эти приемы достаточно эффективны и используются в лечебных целях и для стабилизации аффективных процессов в экстремальных условиях; они входят в общепринятые системы аутотренинга.

* * *

Завершая рассмотрение вклада первого, низшего, уровня в развитие культуры отношений с миром и владения собой, мы хотим еще раз подчеркнуть его уникальность. На основе базального переживания первого уровня формируется система целостных отношений с миром, естественного, интуитивного вписывания в условия жизни "здесь и сейчас", творческой интуиции, мудрого взгляда на вещи, психотехники уравновешивания, умиротворения, гармонизации отношений с собой и с миром - то, чего не могут дать средства других, более сложных и активных уровней. Можно предположить, что эти низшие механизмы, претерпевая изменения в ходе культурного развития, обеспечивают целостное эстетическое мировосприятие.

 

 


 

 

 

 

 

 

TopList
Наша группа VK