Бороздин А.И.
Краткая история школы2В личных беседах с журналистами, врачами и педагогами я объявил нашу школу открытой для посещения уроков и проведения семинаров. Появились первые публикации в местной печати (самая первая принадлежит известной новосибирской журналистке Галине Фроловой в «Вечернем Новосибирске». Статья называлась «Сибирский Пигмалион». Галина Фролова — человек серьезный и дотошный: она посмотрела не только наших подопечных детей-инвалидов, но и моих виолончелистов в музыкальной школе и многое из того, чем я занимался раньше. На основе всего увиденного она предложила, и это привилось, назвать все это «Школой Бороздина»), прошли первые сюжеты на телевидении и к нам, в буквальном смысле слова, повалил народ. Это были специалисты из вновь образуемых или уже работающих реабилитационных центров, детских психиатрических больниц, детских домов и специальных школ. Психиатры, психологи, логопеды, дефектологи, музыкальные работники, сначала из Новосибирска, а потом и из других городов за свои кровные устремились в наш барак.
Ученик в нашей Школе посещает один за другим три урока. Уроки индивидуальные по 35 минут каждый. Приезжающие специалисты присутствуют на трех уроках по выбору — или с одним учником у трех педагогов или у одного педагога, но с разными учениками. После уроков — семинар. Одновременно это наш двухчасовой перерыв перед второй тройкой учеников. Обстановка на семинаре непринужденная, с чаепитием. Вот на этих-то семинарах, обсуждая нашу работу с людьми, имеющими и специальное образование и большой опыт, я все больше и больше убеждался в правильности выбранной мною формулы, по которой работает Школа: три урока два раза в неделю.
Я приведу потом выдержки из отзывов специалистов, посетивших наши уроки и семинары но сейчас чуть-чуть о другом. Дело в том, что в конце всех этих семинаров речь неизменно сводилась к одному и тому же: — Так, как работаете вы, не может работать никто. Ваш опыт непередаваем». И чем больше специалистов посещали нашу Школу, тем чаще мы слышали эти поразительные для нас выводы.
Возможно, если бы мы знали как работают другие, то может быть, и не удивлялись бы этим выводам, но мы ничего не знали, потому что у каждого из нас кроме этой Школы имелась и другая, первоначальная профессия: интересоваться просто не было времени.
В трудах и заботах промелькнули полтора года. В 1993 году я поехал на свою первую в жизни конференцию. Конференция была организована в Новосибирске Институтом педагогических инноваций при Российской академии образования на деньги Православной церкви Северной Америки и посвящалась проблемам инвалидов. Со всей Западной Сибири съехались в Новосибирск ветераны инвалидного движения и молодежь. Приехали чиновники только что организованных в стране управлений социальной защиты и ученые. Здесь были и старой закалки распределители протезов и руководители новых ассоциаций инвалидов, директора фабрик, производящих всевозможные приспособления для инвалидов, учителя и работники реабилитационных центров. Многие друг друга знали, шумно здоровались. Я никого здесь не знал, но мне нравился этот радостный и доброжелательный гул первого заседания, и я втайне радовался своей причастности и к этому гулу, и к этому сообществу...
Самым интересным для меня на этой конференции оказалось то, что здесь я впервые столкнулся с принципами работы по Щедровицкому. Московская команда специалистов, проводившая деловые игры, состояла из десяти человек и была представлена в большинстве своем учениками учеников Щедровицкого. А принципы были такие: докладчика после того, как он изложит свою идею, москвичи, хаотично расположившиеся среди публики, начинали забрасывать вопросами, и чем глупее был вопрос, чем больше терялся докладчик, чем больше свирепел он, пытаясь отвечть на эти вопросы, тем было лучше. Щедровицкий учил, что именно в таком состоянии человек может не сдержаться и выпалить сокровенное. Но здесь москвичи со своим Щедровицким просчитались, потому что конференция проходила не в столичном НИИ, а в Сибири, тема ее была довольно деликатна и не позволяла сибирякам что-либо таить, да и таить-то было нечего. От неожиданных и нелепых нападок простодушные сибиряки растерялись, и возникло всеобщее недоумение: —Что здесь происходит? Куда мы попали?». В кулуарах стали поговаривать о досрочном отъезде по домам. Я тоже видел, что творится какая-то глупость и мне от души было жаль ни в чем не повинных земляков. Да ведь и мне предстояло выступать в этой обстановке!
Мне предложили выступить в конце второго дня сразу после ужина с рассказом о работе моей Школы, но предупредили чтобы я не переживал, если народ не соберется. Но народ собрался, зал был полон. Пришли и москвичи. Они сели в сторонке все вместе, я посмотрел в их сторону, погрозил им кулаком и начал первую в своей жизни речь на тему, которую еще недавно не мог увидеть и во сне.
По своей основной профессии я педагог-виолончелист, а эта скромная профессия, прямо скажем, мало способствует развитию ораторских навыков, но двухдневные «страдания по-Щедровицкому» так возмутили и как-то по-особому настроили меня, что я начал говорить и вдохновенно, и взволнованно, стараясь не давать повода ни для глупых реплик, ни для бестактных вопросов. И так получилось, что ни я ни публика и не заметили, как наступила ночь. Случайно взгянув на часы, а было уже 23-30, я закончил свой монолог. А рассказывал я о нашей работе с детьми-инвалидами, от которых отказалась медицина.
Я умолкаю. В зале тишина. Последовало несколько нервноватых вопросов и слушатели, в том числе и москвичи, в задумчивости разошлись. Ночью у них (москвичей), как всегда, проходила рефлексия, т.е. обсуждение работы прошедшего дня.
А на следующее утро, во-первых, я проснулся знаменитым (в рамках происходящего, разумеется), а во-вторых порядок работы конференции изменился. Теперь можно было выбирать: одним продолжать игры в прежнем ключе, другим, как было сказано, заняться делом. Большинство пожелало заняться делом. Организовались секции по интересам, где энтузиасты инвалидного движения обсуждали наболевшее.
Докладчики на пленарных заседаниях в последующие дни часто цитировали примеры из моего выступления, но почти каждый считал своим долгом сказать: —То, что делают у Бороздина хорошо, может быть даже гениально, но другие так работать не смогут». То есть и здесь встал вопрос о невозможности трансляции нашего опыта.
А москвичи, надо отдать им должное, дело свое знали. Просто они, торопясь на конференцию в Сибирь, не успели или не захотели просчитать варианты на случай неудачи, а может быть их подвела столичная самонадеянность. Но вне игр по Щедровицкому они оказались вполне нормальными людьми! Возвратясь в свою Москву, они много рассказывали и об этой конференции, и о нашей Школе тоже.
Когда через полгода они снова приехали в Новосибирск для проведения Второй конференции на ту же тему, а проходила она на окраине Новосибирска в красивом месте, на берегу Оби в том же, что и в первый раз, прекрасном пансионате, мы встретились как родные. На этот раз со мной были Владимир Алексеевич Лебедев, очаровавший инвалидное движение Западной Сибири своим чеховским видом и необъятной эрудицией, и молодой врач Максим Егоров.
Мы успешно защитили заявку на грант, но наши оппоненты, оказывая нам полнейшую и безусловную поддержку, твердили одно: —Опыт «Школы Бороздина» непередаваем».
— Как же непередаваем, — горячился я, — вот же перед вами Лебедев — физик, дома остались Баранов — художник и Елена Мартынец — пианистка. Еще недавно они обходили стороной инвалидов, а сегодня вы восхищаетесь их работой!
— Эти люди гениальны, вы просто умеете подбирать кадры!
Меня просто не слышали и я подумал, что тут что-то не так, нужно бы проанализировать эту проблему и выяснить что же мы делаем такого, чего не делают другие?
Чудесная неделя, подарок судьбы, так сказать, закончилась и вот мы снова в бараке, снова дети, снова наши дорогие посетители.
Детский психиатр из Красноярска приехала с подругой. Она запомнилась нам какой-то особенной доброжелательностью и отзывом, написанном с большим чувством:
«Дорогие Алексей Иванович и Владимир Алексеевич!
Я потрясена результатами вашего труда. Вы взялись за дело, которое все считают безнадежным и не имеющим перспективы и достигли в нем такого успеха, что нет просто слов выразить свой восторг. Я думаю, что вы — люди из будущего, а ваша работа — на уровне гениального открытия. Ваш один урок перевесит (если все это можно было бы взвесить) все учебники родной психиатрии детского возраста. Там, где каждый врач не видел и искры, вы сумели развести огромный костер. Я преклоняю перед вами голову. Врач (детский психиатр по образованию) г. Красноярск-45, Набережная 68-62, Лозовская.»
Валентина Георгиевна Дегтярева — директор Новосибирского Центра «Синеглазка» — приехала одна. Красивая, смелая, независимая, она посетила три наших урока, осталась на семинар и запомнилась не только нескрываемым интересом к нам и нашей работе, но еще и тем, что посетив уроки с Петей Д., дауном, спросила:
— Я ведь знаю этого мальчика, скажите, каким образом вам удалось выпрямить его походку: ваннами, массажами или иглоукалываниями?
— С ваннами у нас туговато, барак старой постройки, как, впрочем и со всем остальным, — попробовал шутить я, — но если серьезно, то получилось это во время марша. На моем уроке оказался наш врач, Максим Егоров. Этот двухметровый детина сидел и задумчиво смотрел на марширующего Петю. Я играю на пианино и вижу, что Петя сегодня марширует с каким-то особенным восторгом. Он забыл обо всем на свете — так ему хорошо. И я кричу Максиму, чтобы он зажал Петю руками, как между двумя досками, и выпрямил его. Максим так и сделал. Пете неудобно, но он продолжает маршировать, подчиняясь музыке. Постепенно Петя привыкает к необычному положению и начинает, маршируя, озираться по сторонам. На лице сначала испуг, но вот он уже и не вырывается из рук Максима. Музыка кончилась. Впервые в жизни Петя стоял в полный свой рост, поводя очами с новой высоты и тут мне показалось, что в петиных глазах мелькнуло что-то новое, очень осмысленное. Он как-то сразу изменился и повзрослел. На других уроках мы повторили это действо еще несколько раз, а потом держать Петю уже не было надобности, достаточно было во время марша крикнуть, чтобы выпрямился, если он по забывчивости сгибался. Теперь Петя ходит как все.
О многом мы поговорили тогда с Валентиной Георгиевной. С тех пор она симпатизирует нашей Школе. Наши дети проходят в ее Центре обследования и их принимают без очереди, а ее коллеги присылают к нам на обучение своих маленьких пациентов.
Галина Николаевна Жарова, зав. кафедрой коррекционной педагогики и специальной психологии НИПКиПРО как бы вплыла в наш барак, до того ее походка была плавна, но, побывав на трех уроках, она заявила, что ее левое полушарие отключилось, и она приедет к нам еще раз через неделю. Через неделю она приехала и привезла свой отзыв о нашей работе, очень подробный, очень профессиональный и доброжелательный. Среди прочего она писала:
«Что может сегодня учитель? Какой должна быть школа? Сегодня, когда известно, что с 1900 по 1987 гг. распространенность расстройств личности увеличилась в 4,5 раза, неврозов в 56 раз. Наряду с приобретенными расстройствами психики участились и генетически обусловленные отклонения. Например, уровень распространенности олигофрении увеличился в 30 раз. А сколько появилось так называемых «необучаемых детей»... Что могут учителя и родители, если знают и видят, что в лучшем случае у ребенка отмечается некоторая способность к восприятию, наличие пассивного внимания, привлекаемого движущимися предметами, звуками и пр. Запас представлений у него крайне невелик, резко выражена двигательная недостаточность, нарушены координация движений, речь. Он не в состоянии повторить простые движения, нарисовать линию. —Он необучаем», — говорят одни. —Он многое сможет, надо искать подходы», — говорят в авторской школе Алексея Ивановичя Бороздина. И открывают ребенку богатый мир. Это мир доброты, музыки, живописи, роскоши общения. Здесь одаренность отсчитывают от нуля. Никаких диагностических ярлыков. Радость за каждый новый шаг, за короткую осмысленность взгляда. Это школа искусств, в которой ребенок из «растения» понемногу превращается в человека. Не каждый, так называемый, благополучный ребенок сегодня имеет возможность обучаться в музыкальной школе или в школе живописи. А в Школе Бороздина это могут дети с глубокими недостатками в развитии...»
Галина Николаевна приезжала к нам еще несколько раз и теперь она самый страстный болельщик нашей Школы. Сотрудники ее кафедры частые гости на наших уроках. И если где-нибудь заходит речь об абилитации детей-инвалидов, Галина Николаевна приводит примеры из опыта нашей Школы.
Запомнился серьезный и суховатый в общении Геннадий Тимофеевич Красильников, зав. кафедрой психиатрии факультета усовершенствования врачей НМИ. Его отзыв о наших уроках напоминает серьезнейшее размышление о развитии детей-инвалидов нетрадиционными пока что методами. Вот несколько абзацев из его отзыва:
«...основное лечебно-педагогическое коррекционное воздействие в Школе проходит через специальные музыкальные занятия, к которым последовательно присоединяются уроки лечебной педагогики, ритмики, изобразительного искусства. На каждом уроке используется возможность введения обучающей информации по всем модальным каналам коммуникации у детей (визуальном, аудиальном, психомоторном). Одним из главных составляющих, обеспечивающих результативность занятий, является, по моему впечатлению, создание доверительных отношений учителя с учеником, особой эмоциональной атмосферы уважения личности, распространяющейся и на взаимоотношения самих преподавателей. Способствует успеху и вера всех сотрудников Школы в возможность отыскать пути и средства к развитию интеллекта и личности даже у, казалось бы, безнадежных детей.
Чтобы создавать такие эмоциональные взаимоотношения и одновременно решать определенные педагогические задачи, от преподавателей требуется не просто полная отдача во время урока, но и глубоко компетентное и свободное владение своим предметом. В таких условиях занятия превращаются не только в коллективное творчество всех преподавателей, но и в поиск на каждом уроке, в который как бы естественно и спонтанно вовлекаются ученики.
Каждый из преподавателей, обладая соответствующими личностными и профессиональными качествами, создавал с учениками конгруэнтный стиль взаимодействия, оказывающийся высокоэффективным, несмотря на то, что у всех детей имелись серьезные нарушения речевого общения и поэтому самые значимые коммуникации протекали в основном на невербальном уровне.
Результаты, которые удается достигнуть у проходящих обучение в Школе детей, побуждают пересмотреть некоторые общепринятые представления. Так, из клиники известно, что у детей с болезнью Дауна выявляется склонность к имитативному поведению и к своеобразной музыкальности. Однако, предполагалось, что они имеют жесткий «потолок» для интеллектуального развития, причем только 5% из них способны к развитию до уровня средней дебильности.
Тот факт, что в Школе у таких детей удается развить личностное самосознание и способность к творчеству, означает, что психический потенциал и «искра Божия» человеческого сознания у таких пораженных болезнью детей оказываются недоступными традиционным и привычным методам педагогической и медицинской реабилитации...
Непосредственное впечатление, которое производит работа преподавателей на уроках с детьми-инвалидами таково, что вместо методического анализа в отзыве дается скорее эмоциональная оценка. Высокий гуманизм, пронизывающий всю деятельность сотрудников Школы сочетается у них со здоровым профессиональным честолюбием, побуждающим добиваться успеха там, где коллеги потерпели неудачу.»
Старший преподаватель кафедры коррекционной педагогики НИПКиПРО, логопед Ватапетова Галина Михайловна посетила уроки двух троек, что происходит у нас крайне редко, потому что мало кто выдерживает такие большие нагрузки. Мы, педагоги, заняты делом и нам некогда думать о сложностях, а посетители напряжены до предела, и устают они сильно. Так, однажды я летел в Москву и рядом сидели пилоты, возвращающиеся домой на попутном рейсе в качестве пассажиров. Штурман, сидящий рядом со мной буквально трясся от страха. Я ему говорю:
— Чего вы трясетесь, вы же знаете машину назубок!
А он отвечает:
— А знаешь, сколько там винтиков всяких крутится?
— А как же вы летаете? — удивляюсь я.
— Там мы заняты делом — был ответ.
Галина Михайловна провела с нами семинар, на котором нам не терпелось узнать ее мнение о нашей работе как логопеда. Она высоко оценила наши логопедические наработки а заодно выяснилось, что некоторых наших детей она давно и хорошо знает, и это помогает ей понять и принять принципы нашей работы. Семинар пролетел как миг, а через неделю Галина Михайловна прислала нам свой отзыв, в котором между прочим писала:
«...Стержнем всей методики Школы являются индивидуальные музыкальные занятия, которые проводит А.И.Бороздин. На них формируется слуховое внимание, а через него и речевой слух. Очень интересен логопедический аспект в работе с Сережей К. (олигофрения в степени имбецильности), когда через развитие музыкального слуха у ребенка возникли первые акустические дифференцировки звуков речи, а в последствии на их основе шло формирование фонем русского языка и членораздельной речи в целом. Положительное влияние на синтагматическую сторону речи Сережи оказали и темпо-ритмическое оформление музыкальной фразы и обыгрывание содержания песенок. В результате речь для Сережи становится средством познания, общения и регуляции поведения.
В работе со всеми детьми музыка является стимулятором психо-физиологических процессов, лежащих в основе развития и совершенствования интеллектуальной деятельности, что позволяет по принципу обходного пути корректировать нарушения психической, эмоционально-волевой и речевой деятельности ребенка...
Очень интересным и требующим изучения и анализа является опыт работы педагогов Школы с аутичными детьми. Проблемы детского аутизма в последнее время становятся все более актуальными, и методики работы с такими детьми находятся на раннем этапе становления. Приемы, которые используются в Школе для установления эмоционально-личностного контакта с ребенком, будут интересны и психологам и педагогам-дефектологам. Возможно, что наработанные в коллективе Школы приемы установления раппорта с ребенком могут использоваться и педагогами массовых детских садов и школ в работе с детьми с девиальным поведением, ведь они направлены на повышение самооценки ребенка, избавление от комплекса неполноценности, формирование у ребенка уверенности в его огромных потенциальных возможностях, что является неоценимым лечебным фактором всей коррекционной работы.»
Много специалистов побывало у нас и каждый оставил по себе неизгладимый след, но среди всех наподобие Эвересту возвышается визит к нам в барак в апреле 94-го уже упомянутого мной знаменитого Джека Росберга.
Перед визитом Росберга, люди, которые везли его к нам, стращали нас, что он практикует аж в пятнадцати или шестнадцати странах, теперь вот и в нашей, что он страшно знаменит, что его однажды выдвигали даже на Нобелевскую премию, что его клиника в Лос-Анжелесе самая большая в мире и что визит его к нам сам по себе крупное событие и чтобы мы как следует подготовились.
Джек приехал в условленное время, вышел из машины и я уловил его мгновенный взгляд, направленный куда-то поверх невысокой крыши нашего барака (может быть он ожидал увидеть небоскреб?). Взгляд тут же потух, и Росберг проследовал за нами в барак. Я предложил ему медицинские карточки детей, которых мы хотели ему показать, но он отклонил их, сказав, что видит все сам. Дети: Сережа, Марина и Петя были тут же, тут же были и их родители.
Первый урок был моим с Сережей и мы все: Джек Росберг, его переводчик, Александр Арсеньевич Арсеньев, сам знаменитый психиатр, сопровождавший Росберга по городам России, Лебедев, Баранов, я и Сережа расположились в крошечном моем классе (ранее здесь помещался вахтер). Сережа к этому времени многое умел: пел специальные упражнения для развития речи, маршировал, метался по классу под музыку вальса, прыгал наподобие зайки под «полечку», прохлопывал несложные ритмические рисунки, из отдельных слогов составлял слова, пел несколько детских песенок... Росберг этого, конечно не знал. Перед ним был ребенок, внешний вид которого говорил ему о необучаемости и неразвиваемости Сережи, и когда Сережа запел мажорными трезвучиями первые упражнения, состоящие из слогов «ду-ду-ду», «да-да-да», «ди-ди-ди», «до-до-до», ? Джек зааплодировал ему. Потом были другие попевки на «фа», на «си», на «ба», «ха» и т.д. — Росберг аплодировал уже меньше, а вот когда пошли песенки с четким произношением слов, ритмические упражнения — Джек уже не аплодировал а смотрел, чтобы его диктофон все это исправно записывал.
Из моего класса мы все перекочевали в класс Володи Баранова. Там была уже Марина, готовая к рисованию. Володя начал свой урок и некоторые моменты этого урока комментировал Росбергу по-английски (английский язык ему пришлось выучить, чтобы проще было общаться со своей молодой женой-американкой). И здесь Джек втянулся в учебный процесс и теперь они вместе с Барановым повели урок до конца. То же произошло и у Лебедева с учеником Петей Д. Петя работал прекрасно. Все получилось тогда у нас, не знаю только, заметил ли Росберг наше волнение, наверное, заметил...
После наших уроков Джек провел с нами часовой семинар, на котором подробно объяснил нам что и как мы делаем, какие приемы применяем и все это, разумеется, тоже записывал на свой диктофон. Очень много он говорил о Сереже К. В числе прочего он сказал, что нам удалось в процессе работы задействовать резервные части мозга (в числе перечисленных заболеваний, у Сережи была еще и гематома левой стороны мозга), Росберга волновало и будущее Сережи. Перед тем, как покинуть наш барак, Джек написал нам несколько слов. Вот они:
«7.4.94. Я глубоко восхищен вашими успехами. То, что я увидел сегодня, обновило и укрепило мой оптимизм и веру в то, что всякого человека можно изменить. Очевидно, что в атмосфере доверия к человеческому потенциалу никто не остается без надежды на изменение, способное улучшить качество его жизни. Я желаю вам дальнейших успехов и прогресса. Джек Росберг.»
Только сейчас, много времени спустя после визита этого большого ученого и прекрасного человека в наш барак, я понимаю, как добра была к нам наша судьба!
Вернувшись из Академгородка в Новосибирск, Джек встречающим его коллегам сказал: «Бороздин на два шага впереди меня.»
А несколько месяцев спустя к нам приехала из Екатеринбурга психолог Юля Олещенко. Раньше она работала в детской психиатрической больнице и, разочаровавшись во всем, бросила эту работу. На семинар Росберга пошла по совету друзей, и после семинара оказалась у нас в бараке. Интересен этот эпизод тем, что, вернувшись к себе домой, в Екатеринбург, она снова пошла работать в ту же больницу, взяла несколько детишек и через полгода сначала написала нам о своих успехах, а потом приехала еще раз.
Вот несколько слов из ее отзыва на нашу работу:
«На мой взгляд, в их работе преобладает подход, основанный на принципах высшей гуманности: человек остается человеком даже с казалось бы полностью разрушенной психикой. Поэтому апеллируют эти педагоги прежде всего к таким качествам личности ребенка, как способность к творчеству, потребность в межчеловеческих отношениях, стремление к радости, любопытству, присущему любому человеку. Кроме того, сделанное этими людьми заставило меня задуматься о роли музыки и вообще искусства в исцелении таких детей. Ведь древнейшая форма социализации человека — это искусство. Оно — самый древний инструмент перевода неясных подсознательных образов и фантазий, эмоциональных переживаний в формы, понятные другим людям. Это — способ структурирования эмоционального мира, когда еще нет слов.
Учитывая, что у детей с нарушениями психического развития чаще всего страдает вербальный интеллект и произвольность (саморегуляция) — т.е. функции более поздние по времени возникновения, чем эмоции и воображение, то роль искусства в исцелении и социализации таких детей, таким образом становится значительной.
Алексей Иванович считает, что основное воздействие в его работе производится за счет ритма, этого «сердца музыки».
Ритм музыки, ритм рисунка с одной стороны отражают и усиливают внутренний ритм их создателя и исполнителя, с другой — гармонизует этого человека, так как процесс творчества предполагает трансформацию, сублимирование подсознательной энергии в определенную форму. Хаотичный внутренний мир под влиянием искусства таким образом приобретает некоторую структуру, причем структуру, свойственную именно этому миру, в который мы страшимся ввести ребенка.
12 февраля и 2 марта 1995 года я вновь посетила семинары в школе Бороздина. Я присутствовала на занятиях с детьми, которых я увидела полгода назад, летом 1994 года. Я наблюдаю несомненную, очень яркую динамику в их развитии. Стал намного упорядоченнее Сережа К., у него сформировалась устойчивость внимания, он стал разговаривать(!), хотя речь пока еще невнятная и в основном это — отдельные фразы. Сейчас он явно заинтересован в результатах своих занятий, а также в том, какое производит впечатление, т.е. у него значительно улучшился контакт с окружающим миром, чего еще не было в июле.
Другой ребенок, эволюцию которого я наблюдала — Люся Б.
Она также стала более организованной, внимательной, непосредственно реагирующей (все это было хорошо заметно на занятии В. А. Лебедева).
Хочу описать свои впечатления от музыкальных занятий с этой девочкой. Там я заметила такие признаки ее внутреннего преображения, мгновенной духовной сосредоточенности, которые нельзя назвать простой заинтересованностью. Во всей ее устремленной позе, сосредоточенном взгляде, вдохновенном лице (я не преувеличиваю, я видела это сама) видится какое-то пробуждение духа, через творчество, через музыку находящее выход. Это то, что развивает и компенсирует пораженные функции психики и к чему обращаются педагоги в своих занятиях».
...В феврале 1995 года я получил приглашение из Москвы на Первую мартовскую конференцию, посвященную проблемам реабилитации детей-инвалидов средствами образования. Институт педагогических инноваций при Академии образования России извещал, что материальные затраты ложатся на командирующую организацию. А кто может меня командировать, кто даст деньги, если моя Школа никому не принадлежит? А раз так, то ехать нужно за свои. На всякий случай я обратился в управление областной соцзащиты, но они отослали меня в ОБЛОНО. В ОБЛОНО мне доступно объяснили, что если бы моя Школа была под их крышей — все было бы просто, вы бы съездили, мы бы отчитались, теперь же мне лучше всего обратиться в управление областной соцзащиты... Конечно, все эти инстанции уже знали о моей Школе, относились к ней и уважительно и сочувственно, но у всех этих инстанций имеются бухгалтерии, а этим бухгалтериям чужды душевные порывы. Я сообщаю в Москву о своем безвыходном положении и уже думаю ехать за свои, перебираю в памяти: у кого бы подзанять деньжонок, потому что чувствую необходимость своего участия в Российской конференции, как вдруг получаю сообщение из оргкомитета: мы готовы пострадать материально ради того, чтобы услышать вас, приезжайте.
Я лечу в Москву.
|
|
